Богиня прайм-тайма

Устинова Татьяна Витальевна

Справа, очень далеко, как показалось ей поначалу, клубилась пыль, но слишком низко и равномерно для пыли, поднятой взрывом, и, приглядевшись, она поняла, что это машины.

Как ни в чем не бывало, словно и не было никакой бомбежки, они катили по склону горы и приближались очень быстро. Ольга приставила руку козырьком к глазам, хотя никакого солнца не было уже давно – просто так приставила, от того, что паника поднялась из-за жесткого винилового сиденья “уазика”, атаковала ее стремительно, стиснула горло холодным удавьим кольцом.

Она всегда была очень близко – за дверцей шкафа, под сиденьем в машине, в гостиничном коридоре. Ники ненавидел и боялся коридора.

Кто был, тот знает. Кто не был – тому не объяснить.

Как, например. Толе Борейко. Он и на войне был – как будто не был.

– Вы кого-то ждете?

– Теперь уже жду.

– У вас… запланирована встреча?

Он ничего не ответил, не услышал, наверное. Потерял слух. Они все время от времени решительно теряли слух.

Машин было две, теперь это уже можно разглядеть.

Они сильно пылили, и заднюю все время заволакивало коричневой пеленой, а первая то и дело ныряла в воронки и подпрыгивала на ухабах – сидящие в ней непременно должны были пробить головой крышу, но почему-то не пробивали.

Паника приналегла сильнее – слюна стала горькой, и горлу сделалось слишком тесно в воротнике разношенной майки.

– Кто это?

– Подождите минутку.

– Какую еще минутку, – пробормотала Ольга себе под нос, – только этого мне и не хватало!

Машины подъехали почти вплотную и остановились – задняя оказалась “Лендровером”, а передняя точно таким же “уазиком”, как и тот, в котором сидели Ольга с афганским командиром по имени Гийом.

Как всегда бывает в Афганистане, темнота стремительно пожрала небо, дальние склоны гор, подобралась к лысым от времени и бездорожья шинам.

Гийом коротко оглянулся по сторонам и локтем – Ольга перехватила это его движение – как-то странно поддел и расстегнул кобуру. Смуглые и не слишком чистые пальцы, лежавшие на руле, чуть-чуть шевельнулись и замерли.

Из машин никто не вышел.

* * *

Под вечер Бахрушину на “вертушку” позвонил председатель Российского телевидения и усталым голосом сказал, что “сейчас зайдет”.

– Давай, может, я сам к тебе зайду? – предложил Бахрушин, не очень понимая, в чем может быть дело.

Председатель, хоть они и “дружили” не то семьями, не то домами, то есть два раза в году встречались в Кратове на даче у Бахрушина или в Барвихе – у Олега Добрынина, все же имел обыкновение звать начальника информации к себе, а не “заходить на огонек”.

Не по правилам это было, а правила они привыкли соблюдать.

– Нет, я зайду, – чуть более настойчиво сказал Добрынин, и сразу стало ясно, что спорить нет никакого смысла. – У меня самолет через два часа, так что я все равно…

Дожидаясь начальства, Бахрушин нацепил было пиджак, но потом подумал и снял.

Десятка два вариантов, зачем он так неожиданно понадобился председателю, да еще перед самой командировкой, вертелись в голове, и Бахрушин решил, что дело может быть в Храбровой – не зря же Паша Песцов сегодня приходил и говорил загадками!

А может, и не в Храбровой.

Тогда что? Политкорректность в последних выпусках “Новостей” соблюдалась, “баланс плохих и хороших” сообщений, правда, так и не был найден, но никто толком не знал, что это за баланс и как его достигнуть.

Бахрушин не особенно волновался – он не привык волноваться заранее и по неизвестным причинам, – но все же это было странно.

Дверь распахнулась широко, так что даже матовое пионер-лагерное стекло дрогнуло в испуге, когда Бахрушин включал кофеварку.

Интересно, почему любой человек вместе с должностью приобретает привычку открывать любую дверь, будто намереваясь снести ее с петель? Вот загадка природы.

– Здравствуй, Алексей.

– Здравствуй.

Добрынин был в пальто и перчатках и, видимо, не собирался задерживаться надолго, потому что не снял ни того, ни другого.

– Ты себе новый агрегат поставил?

Бахрушин посмотрел с удивлением, и Добрынин кивнул на кофеварку.

– Сто лет назад поставил. В компании кофе почему-то всегда дерьмо.

– Это точно, – согласился председатель.

Хозяйственники сменяли друг друга с завидной регулярностью, шутка про то, что никому так и не удалось поговорить с начальником транспортного цеха ввиду отсутствия такового, была среди работников и руководства очень популярной, но с кофе ничего нельзя было поделать. Каждый новый директор “хозяйственной дирекции” ознаменовывал свое царствование чем-то особенным, эдаким, необыкновенным. Последний, к примеру, оборудовал мужские сортиры необыкновенной красоты биде производства знаменитой фирмы “Villeroy&Boch”. Биде были снабжены изящными золочеными краниками и пускали игривые фонтанчики, когда краники поворачивали. Историю про транспортный цех и его начальника моментально затмил анекдот про Василь Иваныча, который с успехом мыл внутри данного прибора голову.

Предшественник нынешнего директора был поклонником абстрактного искусства и понаставил на этажах непонятных статуй, то ли из серого камня, то ли из бетона. Они были не просто уродливы, они еще наносили материальный ущерб сотрудникам. На них все время кто-то натыкался, падал, рассыпал видеокассеты, дамы рвали колготки, а о постаменты тушили бычки, угнетая директорское сердце порчей такой редкой красоты. “Хозяйственный” директор издал приказ, чтоб не тушили, но – странное дело! – несознательные продолжали свое черное дело.

Председатель, измученный статуями, в одночасье, велел отправить их чохом во внутренний двор и там красиво расставить среди пальмовых и апельсиновых деревьев. Но – вот беда! – во дворе, как правило, проходили всякие расширенные переговоры, и непуганые иностранцы, неподготовленные к созерцанию статуй, приходили в уныние, а японцы усмотрели в них некий намек, и переговоры вообще не состоялись. Добрынин закатил скандал, и скульптурные шедевры в спешном порядке подарили братскому украинскому телевизионному каналу “Червона Слава”.