Болид над озером
Шрифт:
Из тьмы веков и тысячелетий доносилось эхо. Теперь это были почти растаявшие отголоски. Но когда-то… не тянулись ли оттуда, из неоглядных далей времени такие же цепкие пальцы судьбы? Эта мысль не давала покоя. Где пределы этого влияния?
И тогда возникала в воображении странная бесконечная цепь и хотелось закрыть глаза, но мысленно — только мысленно — я встречал суровый взгляд Санина, и память моя, и сердце отлетали к истокам недавних событий. Потом — дальше, много дальше… Туда, где нескончаемой чередой уходили в небытие века, племена, народы. И оттуда время грозило нам, прошлое хотело навсегда закрепить свою
У меня кружилась голова, когда я пытался представить себе истинные масштабы восхождения человека к настоящему. Нить времени скручивалась тогда, как от жара, и вот-вот готова была вспыхнуть, исчезнуть: так трудно было тянуть ее от самой Атлантиды к нашим дням. Все терялось в удивительной мгле времен. Двенадцать тысяч лет. Что по сравнению с этим Рим, Афины, Вавилон?
Что я знаю о нем?
Трехлетний мальчик с матерью плывет на пароходе к отцу. Пароход минует пролив Лаперуза, и здесь его останавливает японский военный катер. На всю жизнь осталось воспоминание: жаркое солнце над морем, деревянный настил палубы с бухтами канатов, ящиками, бочками. Люди, сидящие на брезенте… Так проходит день и никто не знает, что будет с кораблем, с людьми.
Потом — раннее детство в стране сопок, распадков, быстрых ручьев и рек. Вот что я прочел в его записной книжке (страницы ее желты от времени): «В серые дни лета, когда не было солнца, моросило или набегали в долину туманы, я дочитывал книгу, дожидавшуюся меня несколько дней, шел в библиотеку и там проникал в узкие затененные проходы между стеллажами. Меня пускали туда как знакомого, я листал книги стоя, а если попадало что-нибудь интересное, садился на подоконник и глотал страницу за страницей. Это были удивительные часы странствий по джунглям и пустыням, южным морям и островам».
Вот запись на последней странице этой же книжки: «Я и не подозревал, что самое удивительное место на земле — голубая долина, которую я видел каждый день. То была она чашей, в которую сыпались легкие северные дожди, то представала в желтом и зеленом свете солнца, опускающегося за оперенные облаками гребни горных лесов и казалась лишь миражом, маревом, прибежищем теней, то, наконец, в прямых полуденных лучах обретала плоть и жарко искрилась, сверкая лентой реки, нитями ручьев на крутых склонах сопок».
Позднее — трудная юность, учеба, работа, тысячи книг, когда он словно ощупью продвигался к своему настоящему призванию, — и там ждали его взлеты, вдохновение, борьба и невзгоды…
У него был настоящий характер, иначе он не смог бы сделать и сотой доли того, что успел. Это далекие голубые и синие горы, лишь издали кажущиеся неприступными, подарили ему бродячую натуру и стойкость. Я раскрыл другую его книжку — и прочел о далекой зиме его детства: «Меня вынесло из распадка на желтую от света равнину, тонкое стекло оплавившегося снега звенело, сверкая под лыжами… Я снял рукавицы. От ладоней шел пар. У черного горелого пня разбрасывал плитки снега, разгребал белые зерна его, искал ягоды…»
…И все дни его жизни описаны в удивительных книжках с пожелтевшими страницами! И потому он для меня остался живым.
Неделю я провалялся в постели: болезнь сковала меня, и врач лишь успокаивал, но не мог ничего поделать. Я вспоминал древние рецепты кроманьонцев: змеиный яд пользовался у них особым
По ночам мне снились эти корабли, их сверкающие следы среди россыпей Млечного Пути таяли и манили, и тогда мне казалось, что тело мое обретало легкость, подвижность, и я мог сам устремляться ввысь и вдаль, подобно тающим лучам, пробегавшим по небосклону. Увы, утром все оставалось на местах. Тусклая заря едва окрашивала стену дома напротив моего окна. Отдернув занавеску, я лихорадочно всматривался в молочно-серую обыденность. Мечта складывала крылья.
Позже, несколько дней спустя, кроманьонский секрет помог мне… Словно кто-то нашептал мне этот секрет во сне, когда я видел город, основанный потомками атлантов. Только теперь он высоко возносил колонны и крыши к ясному небу и был залит солнцем. Змеиный очищающий яд струился в моих жилах, когда я только представлял змею такой, какой она была на булавке Руты, или видел ее как золотой урей — фигурку священной кобры, украшавшую некогда головной убор Нефертити. Я понял назначение алых лент, струившихся по стройной шее вечной женщины, лепестков мака и васильков на ее груди — символов жизни, которая никогда не прервется, стоит лишь однажды познать ее тайну. Не прервется, если не спит разум, если веришь в него.
Шотландская сказка
По неровной стене замка размытым облаком бежала тень опускавшегося моста. Хольгер видел, как она погасила вечерние блики на противоположной стороне рва и, накрыв кусты шиповника, упала к ногам.
Замок Данвеган сохранил первозданный облик: проломы, оставшиеся после давних нашествий, тщательно заделаны, вновь скрипят колеса, опускающие подвесной мост, который ведет во внутренний двор. Над входом, как и сотни лет назад, горит факел, его пламя колеблет ветер.
По винтовой лестнице Хольгер поднялся в просторный зал, голые стены которого украшались древними гербами и головами оленей. В углублении посреди зала неровно дышала открытая жаровня, выпуская вверх красноватые языки, и тусклые отсветы, метавшиеся по полу, выхватывали из полусумрака, казалось, не мертвые плиты — годы и десятилетия, сложенные здесь, как в консервной банке. Вокруг бушевали ураганы и войны, лилась вода и кровь замок прятал в подвалах и башнях следы минувшего.
Хольгер отошел от группы туристов, прибывших вместе с ним из Швеции, и на несколько минут остался наедине с застывшим прошлым. Трудно представить людей, домом которых были эти стены, коридоры и ступени, сотканные из каменных жил, тяжелые и неподвижные, точно в кадрах немого фильма или на старинной гравюре.
В южной башне он осмотрел оружие британского и скандинавского происхождения. Меч викингов, похожий на тяжелую железную палку, напомнил о целой эпохе, когда рослые светловолосые воины с выпуклыми глазами прошли на ладьях, словно на морских конях, полмира — от Каспия до Америки — оставив и здесь, в Шотландии, не только память о себе, но и часть себя.
В верхней каморке с одним-единственным окном заметнее был слой пыли и тот же едва уловимый запах старого камня… Комната была пуста, и Хольгер вопросительно взглянул на вошедшего с ним служителя.