Большая игра. Книга 2
Шрифт:
— Ты… ты видел…
Она плотнее запахнула края полотенца, смущенно опуская взгляд. Ей было стыдно смотреть на себя. Настолько, что сейчас хотелось провалиться сквозь землю, если бы это хоть что-то могло изменить.
— Мы поговорим об этом. Идёт?
Не поднимая головы, Рин стыдливо кивнула.
— Всё. Марш в постель. Я сейчас приду.
Он осторожно вывел её из ванной, — покраснев, как рак, девушка поплелась в спальню. За спиной послышался приглушенный звон посуды и журчание воды.
Глава 9. Предел. Часть 6
Едва она вошла в спальню, рука сама дёрнулась закрыть дверь, — как же жаль, что на ней даже замка нет! После торопливого осмотра шкафа выяснилось, что и чистого белья не было, лишь коротенькая летняя пижама да домашние шортики. Издав полный печали вздох, Рин принялась переодеваться.
Когда он вошёл в комнату, наполненную приглушённым светом ламп, с горячей кружкой в руках, девушка уже была в постели. Натянув одеяло до самого носа, она боязливо смотрела на ретранслятора, — даже в полутьме было заметно, как пылают её щёки.
Он неспешно подошел к столику и, смахнув в пакет на полу пустые упаковки от бинтов и пластыря, поставил кружку. По комнате поплыл запах чая, Рин шумно сглотнула. Алголь подвинул столик ближе к постели — так, чтобы она могла дотянуться, — и сел на пол возле стены. Мерцающие вспышками разрядов глаза закрылись, он тихо выдохнул и заговорил.
— Чай. Попей, согревает.
Помедлив, она кивнула, — из-под одеяла показалась узенькая ладонь, девушка притянула к себе кружку и, с трудом сев на постели, шумно прихлебнула горячий напиток.
— Рин, я не умею говорить правильно и складно. Это сложно для меня. Я не понимаю многого. И я не понимаю, почему ты стесняешься своего тела, будто оно уродливо. Не знаю, как другим, может кто-то так и считает.
Она застыла на постели, мерно вдыхая запах чая, и смотрела на соседа. В слабом свете черты его лица казались не такими строгими, а тихий голос приобрёл особую глубину и убедительность. Собравшись с духом, она тихонько ответила.
— Я некрасивая… вижу, как люди смотрят на меня, и…
Рин осеклась, стыдливо упёршись взглядом в измятое одеяло. Она шмыгнула носом и прижала к губам теплый край кружки.
— Мне нравится то, как ты выглядишь. Нравится смотреть на тебя. И этого достаточно. Если это значит быть красивой, тогда ты точно — красивая.
— Алголь… — Рин покраснела ещё больше, теперь уже и уши пылали от прилившей крови. Она снова натянула на лицо одеяло, пытаясь скрыть улыбку.
— Извини, что сказал такие резкие вещи тогда, в Армении. И ударил. Мне казалось, без этого нельзя было обойтись.
Она покачала головой.
— Нет, ты… ты был прав. Это правильно.
— Но ты плакала. Всё время ты плачешь, и это тяжело. Мне нравится, когда ты улыбаешься, но слёзы не идут тебе. От них ты тускнеешь.
— Извини… — пробормотала Рин, едва не касаясь носом горячего края кружки.
— Не нужно извиняться. Это только моё мнение.
Он сел поудобнее и поднял глаза к потолку. На лице Алголя было сложно заметить эмоции, но что-то внутри подсказывало ей — парень устал, смертельно устал переживать и превозмогать.
— Знаешь, тогда, в бою, ты была молодцом. И если ты себя в чём-то винишь — не надо. Ты быстро учишься и делаешь всё правильно. Значительно лучше, чем это делал я. Кира спросила у меня, как я к тебе отношусь. И я думал об этом.
Рин замерла, прислушиваясь к нему. Отчего-то сейчас для неё это стало очень важным, непременно узнать его ответ. Стиснув наполовину опустевшую кружку, она во все глаза уставилась на ретранслятора.
— Я не знаю, что значит быть другом и могу ли я вообще им быть. Но мне бы хотелось, чтобы ты им была. Хочу видеть, как ты улыбаешься, и быть рядом. И я хочу, чтобы ты была жива. Вот, наверное, и всё.
Веки снова зажгли подступившие слёзы. Слова, полные одиночества, заставляли всё внутри сжиматься и трепетать. Она настолько зациклилась на себе, что совсем не заметила, как стала кем-то очень важным для угрюмого и бесконечно одинокого соседа. И лишь теперь понемногу начинала понимать, что он тоже стал для неё кем-то особенным.
— Алголь, я… — начала было она, как в тишине раздалось громкое, раскатистое бурчание желудка. Раззадоренное чаем нутро громогласно заявило о себе, требуя пищи. Рин зарылась лицом в одеяло.
— Ававааа… извини, вот же ужас… — донеслось сквозь ткань невнятное бормотание. Алголь встал и, приблизившись, бережно коснулся её мягких волос. — Ты давно ела?
— Вчера, кажется.
— Тогда понятно… скоро вернусь.
Он быстро удалился на кухню — оттуда послышались шорохи, гудение микроволновки и шелест разворачиваемой плёнки. Буквально через несколько минут он вернулся с тарелкой, полной ароматной каши с мясом, в которой Рин без труда узнала одно из блюд армейского сухпайка.
Вдоволь насытившись едой, как ни странно, оказавшейся удивительно вкусной, она довольно откинулась назад. Робость и страх прошли, а севший у стены напротив кровати сосед уже не вызывал желания закрыться от его взгляда ворохом одеял.
— Полагаю, теперь всё в порядке, — он кивнул на пустую тарелку, убранную на столик. — А теперь расскажи мне всё, что произошло.
— Угу. В общем… — Рин задумчиво пожевала губу и с робостью начала. — Ещё в Японии, когда мы только приехали… я всё вспомнила. Как мне было хорошо в детстве, и я захотела остаться…