Большая судьба
Шрифт:
– Прошу осмотреть рудники, и вы убедитесь, в каком они состоянии.
– Это глубоко?
– трусливо спросил Анненков.
– Шахты достигли ста десяти сажен глубины, и там, безусловно, сыро. Вам следует убедиться в этом.
– Благодарю покорно, - язвительно отозвался сенатор.
– А плавки можно видеть?
– Буду рад показать. Убедитесь сами в техническом расстройстве. Возведенные Козьмой Дмитриевичем Фроловым гидротехнические сооружения требуют ныне большого ремонта.
– Ничего, постоят и дальше. А плавки я посмотрю завтра непременно.
Утром, освеженный ванной, сенатор отправился в литейные. Он шел по широкой улице и хмурился. Мрачное здание завода ему не нравилось. Встречные работные, завидев начальство, останавливались, брались за шапки и низко кланялись. Сенатор равнодушно проходил мимо. Однако его зоркий глаз схватывал и запоминал всё.
– Неужели эти грязные мужики смыслят в плавках?
– недоверчиво спросил он Аносова.
Павел Петрович вспыхнул.
– Это прекрасные мастера по литью. Вы сами сейчас убедитесь в этом!
Они вошли в литейную, где у плавильных печей старались литейщики. Все они при виде начальников обнажили головы. Только один седобородый старик остался в шапке.
– Кто это?
– сердито спросил Анненков.
– Он наблюдает за плавкой, - пояснил мастер.
– Высечь его! Сто лозанов!
– выкрикнул, багровея, ревизор.
– За что же, барин?
– вдруг сообразив, спросил старик.
– За непочтительность к старшим!
Сенатор и Аносов прошли вперед. Не видя вблизи работных, Павел Петрович тихо заговорил:
– Старик, которого вы приговорили к ста лозанам, выполняет трудную обязанность. Изо дня в день он наблюдает за плавкой сквозь небольшое отверстие.
– Для чего это нужно?
– недовольно проворчал Анненков.
– Он следит, чтобы не пропустить того мгновения, когда серебро окончательно расплавится и начнет улетучиваться. Старик, которого вы решили наказать, ваше превосходительство, за долгие годы испортил зрение до того, что ничего не видит, кроме ослепительного серебряного блеска.
– Тэк-с!
– вздохнул сенатор.
– Мне припоминается подобное из книг. У одного знаменитого астронома спросили, как он может так часто наблюдать яркий солнечный шар? Он ответил: "Глаза мои упиваются солнечным светом!". Так и негодный старик этот...
– Пощадите его!
– Павел Петрович умоляюще посмотрел на петербургского ревизора.
– Может быть, он и действительно невиновен, - словно в раздумье вымолвил сенатор.
– Но теперь, сударь, поздно. Слово мое - закон! Непостоянство в мнении ведет к развращению народа.
– Он холодно блеснул глазами и замолчал.
Аносов свернул в мастерские:
– Извольте осмотреть, ваше превосходительство.
Сенатор последовал за ним. Переступив порог помещения, столичный ревизор был недоволен тем, что оно низкое, почти без света и без вентиляции. Его охватила нестерпимая жара, которая шла от плавильных печей.
В дыму, в огненной метели из ослепительных искр опаленные зноем люди надрывались на тяжелой работе. Один из них, всклокоченный, со злыми глазами,
– Задыхаюсь, братцы!
К нему подбежал малый с ведром воды и окатил с головы до ног.
– Невозможно!
– вырвалось у Анненкова.
Аносов хмуро пояснил:
– Сейчас весна, и это вполне возможно, но зимой, при здешних страшных морозах, ужасно. Потный, разморенный жаром, рабочий выбегает на леденящий ветер... Вот и чахотка...
Сенатор недовольно повел головой, давая понять, что ему неприятны объяснения. Однако Павел Петрович не отступил и продолжал:
– Но еще хуже под землей, в шахтах. Там работают в липкой грязи, в спертом воздухе штолен, каждую минуту грозит обвал или взрыв. Очень тяжело работать по четырнадцать часов в сутки. Ревматизм, полное истощение - вот удел здешних работных... Ваше превосходительство, в докладной я прошу о пересмотре урочных норм.
– Пустое!
– сердито перебил сенатор.
– Все заводские работные и приписные крестьяне, сударь, освобождены от податей и, кроме того, считаются на действительной военной службе. Известно ли вам это?
Это прозвучало неприкрытой злой иронией. Аносов вздохнул и понял, что все попытки убедить ревизора в необходимости преобразований тщетны. Как бы в ответ на эту мысль Анненков засмеялся и сказал:
– К чему на ветер бросать средства? Поймите, сударь, тут пребывают каторжники, и потому и жизнь каторжная. Иначе и быть не может! С меня уже хватит. Пойдемте отсюда!
Он брезгливо оглядел литейную и пошел к выходу.
– Я еще раз прошу вас осмотреть рудник, - настаивал Павел Петрович.
– Нет, нет, - наотрез отказался Анненков.
– Да и пора, сударь, обедать.
Аносова всегда тянуло посмотреть на фроловское изобретение. Он переоделся и в сопровождении штейгера спустился в шахту. В мрачных подземельях слышался шум бегущей воды. Павел Петрович вышел в темный зал. При свете рудничной лампы и факела зал казался огромной храминой, посреди которой вертелось потемневшее от времени гигантское колесо, приводимое в движение водой. Через скалы по каналам, высеченным трудолюбивым человеком в камне, она торопилась к механизмам и приводила их в движение. Циклопические размеры вододействующих машин и небывалый размах построенной сложной системы подземных каналов всегда поражали Аносова. Ему казалось сказочным, что еще недавно жил русский умница-богатырь, который глубоко под землей соорудил такие мощные двигатели, облегчая труд рудокопа.
Увы, никто по достоинству не оценил трудов Фролова! Всё забылось, травой поросло, колёса покрылись мхом, и многое уже рушилось...
Аносов выбрался из глубокого рудника и уселся на скамеечку. Хорошо было вдыхать живительный весенний воздух! Под яркими лучами солнца синеватым отливом сверкали рельсы, над рекой повис мост, через который пролегала железная дорога. Аносов встрепенулся и подумал: "Отец устроил величайшие в мире водяные машины, облегчив труд рудокопа, а сын - Петр Козьмич Фролов - построил первую рельсовую дорогу. Это ли не подвиг!.."