Большая судьба
Шрифт:
– Что ж, попробую!
– спокойно отозвался Аносов и, взяв из ее рук лопату, стал спорко работать.
– Гляди-ка! Руки белые, слабые, а старается, как мужик!
– удивилась девка и вдруг засуетилась: - Давай лопату... Вон пучеглазый дьявол ползет!
– показала она взглядом на шагающего по отвалу смотрителя...
В черном сюртуке с белыми пуговицами, смотритель подошел к Аносову. Вылупя глаза, заговорил хрипло:
– Ваше превосходительство, да разве же это возможно вам?
– он перевел злой взгляд на девку и грубо сказал: - Куда лезешь? Не видишь, сам генерал перед тобой!
Девка
– Что мне можно, а чего нельзя - знаю сам! И ничего плохого она не сделала, чтобы кричать на нее. Работает на совесть!
Девка благодарно взглянула на Аносова и усердно взялась за дело.
Под ногами хлюпала жидкая грязь. Дали заволокло беспросветными тучами. Аносов шел, внимательно вглядываясь в породу. Что-то блеснуло в разрезе. "А ведь это похоже на золотоносную жилу!" - подумал он и сказал:
– Посмотрите, что здесь!
Старатели загляделись на породу. Неоднородную прослойку по всей длине прорезала извилистая линия, справа темноватая, обрызганная зеленовато-желтыми пятнами.
Павел Петрович поднес фонарь, и прожилок словно ожил - засверкал, заиграл искристыми гранями.
– Это золотоносный пирит!
– сказал Аносов.
– Ну, как, братцы, будет золото?
– обратился он к рабочим.
За всех ответил сухонький, с реденькой бородкой старатель:
– Богатимое место! Только счастье разное.
– Что ты болтаешь?
– перебил его другой, с диковатыми глазами. Счастье-то одно для всех тут: ревматизм да грыжа! А то пласты вскрываешь и себя в могилу зарываешь.
– И всё-таки стараешься?
– лукаво спросил Аносов.
– Известно. Да и как отстать, когда тянет к жиле. У горщика одна песенка!
Добыча шла удачливо, и Павел Петрович решил вернуться в Златоуст. По грязной дороге, по колдобинам кони потащили экипаж в горы...
А Никифор Сюткин тем временем взмахивал кайлом. Место подошло заманчивое. Тяжелый удар старателя пришелся по раздуву. Кругом твердая порода, а в середине пустота.
– Ух! Что же это?
– загорелся Сюткин. Он припал к щели, и сердце часто, часто забилось. Схватив лом, обливаясь потом, он вывернул самородок. Но какой! Вот оно счастье!
В яме лежал огромный темно-коричневый кусок с приставшей к нему мокрой глиной.
– Окся!
– закричал старатель.
– Кабана выкопал!
Широкоплечая девка бросила бадейку и побежала к яме.
– Батюшки вы мои! Неужто и в самом деле оно?
– Ага, - золото!
Уже бежал народ. Побросав кайлы, лопаты, инструмент, люди торопились увидеть самородок. Поспешил и Шуман.
– Да-а!
– в раздумье сказал он.
– Это как же так?
– И сам не знаю, - чистосердечно признался Сюткин.
– Долблю кайлом край ямы, что под углом бывшей конторы. Слышу - твердое... "Не камень это", - подумал и заглянул туда, а на меня и блеснуло. Просто ошалел я... Кричу Оксе: "Зови смотрителя, самородок выпал!".
В торжественной тишине старатель, краснея от натуги, поднял самородок и взвалил его на тачку.
– Поехали на весы!
– крикнул Сюткин.
Под охраной двух казаков, горного поручика Шумана и смотрителя самородок доставили к шлангу. Тщательно обмыли находку
Старатель с трепетом смотрел на стрелку. Вот смотритель поставил пудовую гирю, а самородок и не дрогнул.
– Чудо!
– вымолвил поручик.
– Ставьте еще гирю!
И под тяжестью второго пудовика самородок лежал солидно, внушительно. Прибавили пятифунтовик, но и тут не поднялся золотой клад.
– Еще подкинь!
– весело выкрикнул Сюткин.
Наконец стрелка весов сдвинулась, и отсчет показал вес самородка - 2 пуда 7 фунтов и 91 золотник...
– Ну, и Сюткин. Схватил-таки жар-птицу за золотое перо!
– Смотри, не загордись, парень!
– присел рядом кряжистый бородач. Золото, брат, не только богатство несет: через него и жадность, и горе, и пропойство...
– Это истина, мужики!
– вмешался в беседу старатель с реденькой русой бороденкой.
– Скажу вам правду про старое да бывалое...
– Говори, Ермил!
– Так вот, братцы, робил у нас старатель один. Годов пять, поди, на прииске надрывался, а золото в руки не дается. И идет он раз по лесу, а дума одна: "Ух, если бы мне попало золото, враз жизнь по-иному бы повернул!". Только подумал, а тут что-то сверкнуло, словно огнем душу обожгло. Он застыл и глазам не верит: под елочкой золотая свинья стоит. Одумался старатель и стал красться к хавронье, а она от него прочь. Однако мужик смекалистый и упрямый, не растерялся и ну бежать за ней. Догнал и домой приволок. Ну, а избенка, известно, какая его! Закут, темно, тесно, бедность; тараканы, и те с тоски передохли. А тут такое богатство привалило! Видно, измытарился от голодухи, горемыка. Что ж на свинью-то глядеть: отрубил он ей ногу, иначе нельзя обойтись. У самого сердце ноет: жаль свинью без ноги оставить. Ладно, приделал ей осиновую.
– Ух ты, ловкий!
– засмеялся Сюткин.
– Погоди смеяться, сказ еще не весь, - сурово остановил его рассказчик.
– Сдал он свиную ногу перекупщику и выпил... А выпил - и в кураж вошел. Между тем денежки уже все. Пришлось вторую ногу рубить, а там, глядишь, третью. Отрубит и осиновую приделает. Через неделю, родимые, стала свинья на осиновых ногах. Потом, глядишь, и уши оборвал. Заскучал парень и решил раз во хмелю показать себя: разрубил всю свинью, продал по частям золото и забедокурил. Пил сам, весь прииск споил, бархатом дорогу укрывал, окна бил. "Чего хочу, то и сделаю!" - ломался он. Свинья хоть и золотая, а не на долго хватило: всё в трубу дымом вышло. Пришлось без похмелья на работу стать, опять на золото. И снова нищ, - яко наг, яко благ, яко нет ничего! Поглядел на свое рубище, вздохнул и говорит: "Эх, на мое горе кто-то свинью подложил... Если бы теперь попала, умнее был бы..."
– Нет, шалишь, не всегда такое фартит! Раз-два, - а весь век - нищий и каторжный!
– с горечью сказал кряжистый бородач.
– Ну, братцы, за работу пора! Гляди, нарядчик идет!
И опять все взялись за кайла и лопаты, и стали ворошить холодную влажную землю...
В это время поручик Фишер с конвоем казаков отвез самородок в Златоуст. Аносов внимательно осмотрел золото и велел снять точную деревянную копию с самородка, которую густо позолотили и положили на хранение в арсенал.