Большая судьба
Шрифт:
Аносов со страдальческим лицом сложил вчетверо извещение и упрятал его глубоко в ящик стола.
"Не наград и похвалы вашей я домогался, когда искал русский булат! с возмущением думал он.
– Я желал блага моей родине! Ей отдаю и отдам все свои силы. Всё, что добыто мною о булате, рассказал без утайки. Каждый плавильщик по моим описаниям изготовит булат. А тот, кто не сведущ, тому никакие указания не помогут!"
В окно заползали сумерки, в кабинете становилось темно. Павел Петрович сидел, не зажигая света. Вошла Татьяна Васильевна и обеспокоенно
– Что с тобой, Павлушенька? Уж не болен ли?
– Устал, смертельно устал, милая, - впервые за всю их совместную жизнь пожаловался он жене.
Надо было забыться. Единственным спасением казался труд, и Павел Петрович выехал на Миасские золотые прииски. Еще до отъезда в Петербург Аносов приказал перевести золотопромывальную фабрику на новое место. Ложе реки Ташкатургана было изрыто, пески вынуты и промыты. Оставался небольшой участок под строениями. На нем Аносов надеялся найти золото. Это обещали его наблюдения.
В конце сентября он устроился в избушке на приисках. Унылая дождливая осень навевала тоску. Ветер срывал последние листья в лесу. Еще вчера пожелтевшие березы, черемуха, рябины и ярко-багряные осины стояли осиянные солнцем, как пылающие костры, а сегодня пронизывающий ветер лишил их золотого наряда. Кругом - глухомань: леса угрюмы, горы суровы, недоступны. Это самое дикое место в краю. Утро занимается нехотя, без пения птиц. Его пробуждает колокол, повешенный на длинном шесте под маленькой крышей. Заспанный "будинка", высокий, с желтой плешью старик, дергает черную смоляную веревку, и начинается угрюмый звон. Туман сползает с горных хребтов. Студено, не хочется вставать с теплой постели. Рассвет сопровождается дождем; мелкий, холодный, он иголками колет лицо.
Тяжело вставать в сырые туманы. Все кости ноют. Аносов удивленно думает: "Неужели это старость? Тяжело!".
Он пересиливает чувство недомогания и дремоты, быстро вскакивает с тощего тюфяка, потягивается до хруста в костях и бежит к колодцу. Холодная обжигающая вода сразу прогоняет сон. Тепло и сила возвращаются телу. Павел Петрович вглядывается в сумрак. Прииск медленно, нехотя пробуждается от тяжелого, свинцового сна. Вот в оконце низенькой приисковой казармы вспыхнул и затрепетал скудный огонек масляного ночника, за ним другой, третий... У караульной будки разминается бородатый казак-часовой с шашкой через плечо.
Прогудел колокол, из казацкой сборни выскочил бравый урядник и закричал:
– Барабанщик!
Мгновенно появился седоусый служака и заработал палочками. Глухая унылая дробь раскатилась по прииску, настойчиво призывая людей к труду. По баракам торопливо зашагали нарядчики.
– Живо, живо!
– торопили они приискателей.
В эти последние минуты на полатях у кирпичной печки, между нар закопошились люди, грязные, оборванные, взлохмаченные, измученные нуждой и непосильной работой. Они торопливо натягивали на себя не просохшую за ночь одежду и, ругаясь, уходили под мокрое осеннее небо:
– Опять льет, опять мокреть...
Аносов
К нему размашистым шагом подошел поручик горного корпуса рыжеватый Шуман. Он вытянулся и отрапортовал:
– Ваше превосходительство, все в сборе и отправлены на работы!
Аносов озабоченно посмотрел на инженера:
– Много воды в забоях?
– Потоп... Однако отливаем... Зато невиданный успех!
– Сколько?
– односложно спросил Павел Петрович, присматриваясь к офицеру.
– Вчера с одного пуда песку взяли по семьдесят золотников.
– Отлично. Приду сам в забой...
Поручик вскинул тревожные глаза.
– Вам никак нельзя: не к лицу. И притом возможен ревматизм, обеспокоенно воскликнул он.
– Ничего, - спокойно ответил Аносов.
– Сами увидите, как это будет к лицу. А ревматизм - бог с ним!
– безнадежно отмахнулся он.
В полдень под сеющим дождем Павел Петрович прошел к добытчикам. Глубокие сырые и грязные ямы были полны копошащихся людей, вооруженных кайлами и лопатами. Аносов в высоких сапогах спустился в развал. Он добродушно окрикнул рабочих:
– Бог в помощь, братцы! Как идет золото?
Золотоискатели посторонились, загомонили, оживая от доброго слова:
– Идет... Само плывет вместе с дождиком. Видишь, жила идет к старым строениям.
У края отвала стоял коренастый парень и кайлом долбил породу; с его скуластого лица струился обильный пот.
– Вишь ты, и под дождем жарко!
– улыбнулся он Аносову.
– Работёнка! Чем больше манит, тем охочее кайлом бьешь. Чую, раздув* будет!
_______________
* Р а з д у в - утолщение пласта или жилы.
– Неужели будет?
– ласково посмотрел на него Павел Петрович.
– Откуда ты знаешь?
– По породе, - ответил парень.
– Ведь весь наш род по золоту робил. И деды, и отцы, а теперь - мы. Сказывал мне еще батя, тут места везде шибко богатимые, да и я удачливый, в рубашке родился...
– И врет, всё врет, - добродушно проговорил черный, как жук, старатель с бородой, измазанной глиной.
– Зачем вру?
– обиженно отозвался парень.
– Не будь я Никифор Сюткин, ежели вру. Да гляди, сколько золотища намыл на этой полосе. И всё крупнейшее, как тараканы. Ах и крупка!
– в голосе его послышалось восхищение.
Аносов с удовольствием присматривался к ладному старателю. Глаза у него, видать, острые, сила - большая.
– А знаешь, Никифор, я в твою удачу верю!
– убежденно сказал инженер.
– Золото тут есть!
– Вот спасибо за ободрение! А ну-ка, копну!
– Никифор взмахнул кайлом и врезался в породу.
Высокая, толстоногая девка, ловко орудуя лопатой, проворно наполняла бадью песком.
Завидя Аносова, она выпрямила широкую спину, задорно крикнула:
– От Сюткина, барин, идешь? Попробуй-ка с лопатой, это не чаи гонять!