Больше, чем что-либо на свете

Инош Алана

Раздался грохот, и Темань вздрогнула. В двери открылся маленький проём, и в камеру кто-то втолкнул миску с дурно пахнущим холодным варевом, в которое был воткнут кусок вязкой, не пропечённой лепёшки. Следом – воду в железной кружке. Темань понюхала миску, сморщилась. Как называлось это блюдо и из чего его приготовили, было решительно невозможно разобрать. Больше всего оно походило на помои.

– Я не буду это есть! – крикнула она в пустоту.

Она выпила только воду. Нужду ей здесь предлагалось справлять в стоявшую в углу вонючую бадью.

Через какое-то время окошечко в двери опять открылось, и грубый голос потребовал отдать посуду.

– Послушайте, что происходит? –

снова попыталась выразить своё возмущение Темань. – Я ничего не крала, почему меня держат здесь? Это незаконно! Вы собираетесь что-то прояснять в моём деле?

– Давай сюда посуду и не вякай, – был ответ.

Время не замерло – оно умерло, и его труп гнил в бадье для нечистот. День прошёл или десять – Темань уже не могла понять. Каменные стены дышали безумием. По ним ползали мерзкие насекомые, и Темань, почувствовав на себе щекотку лапок какого-то ползучего гада, завизжала, вскочила и принялась бешено отряхиваться. Она пыталась жаловаться, кричать, звать надзирателей – никто не отвечал. Когда внутрь пропихивали еду, она взывала к закону, к справедливости – тщетно. Охрана только приносила эту холодную бурду, а потом забирала посуду. Никто не собирался ей ничего объяснять. Пожар голода горел в животе, но гадкое содержимое миски есть было невозможно, а от полусырой лепёшки желудок Темани неприятно тяжелел, точно она наглоталась камней. Попробовав это подобие хлеба пару раз, больше она к нему не притрагивалась – существовала на одной воде.

Темань лежала, сжавшись калачиком, и не могла согреться. Её колотило. Неужели начинался этот проклятый озноб горя? Или, быть может, это просто в окошко тянуло холодным сырым воздухом? В камеру просунули еду, но она не двинулась с места; ею овладело тупое безразличие, тело словно одеревенело, отмерло, живым оставалось только сознание, да и то – какое-то спутанное, полусонное. Грубый голос потребовал отдать посуду, но она даже не пошевелилась.

Какие-то огромные, как горы, чёрные и мохнатые существа вошли к ней, склонились, разглядывали холодными жёлтыми глазами. Или это уже начинался бред? Их железные лапы тормошили её, тонкую, как тростинка, и тряпично-безвольную. Ни капли жизни не осталось в ней. Косматые горы вышли, их сменил кто-то стройный, в хорошо подогнанном по фигуре кафтане, с очень мягкими и чуткими руками.

– Что с ней, госпожа врач? Она больна?

– Нет, государыня. Просто очень чувствительна к холоду. Это нервное потрясение и голод, только и всего.

Её укутали в тёплое одеяло и куда-то понесли на руках.

– Всё, прекрасная Темань, всё закончилось, – щекотал ей ухо знакомый медово-ядовитый полушёпот, от гладко зачёсанных светлых волос спасительницы пахло благовониями. – Произошла чудовищная ошибка, но во всём уже разобрались. Те, по чьей вине это случилось, жестоко поплатятся, даю слово. Продрогла, бедняжка моя? Ну ничего, ничего, сейчас отогреешься...

Жёсткий тюфяк сменила пышная перина и пуховое одеяло. Темань утопала в тёплом сугробе постели: больше никаких насекомых, никакой сырости и холода, а вместо мерзких помоев в рот ей лился вкусный, горячий и крепкий мясной отвар, на поверхности которого плавали золотистые капельки жира. Белую чашку с этим отваром ей подносила рука, обрамлённая кружевной манжетой и рукавом строгого чёрного кафтана. Она же положила на подушку рядом с Теманью то самое ожерелье, из-за которого её схватили. Алмазы холодно мерцали, ясные, как зимние звёзды.

– Это принадлежит тебе, моя дорогая. Никто не смеет обвинять тебя в воровстве.

Роскошная спальня возвышалась над нею сводом лепного потолка, а у её постели сидела Дамрад. Дав Темани выпить

несколько глотков мясного отвара, она заботливо поправила под её головой подушку.

– Существует ли на свете что-нибудь, что заставило бы тебя разжать твою удушающую хватку, государыня? – Губы Темани с трудом размыкались, язык еле ворочался, но от пронизывающего холода не осталось и следа. Тело нежилось в тёплой постели.

– Только побывав на самом дне, начинаешь ценить то, что имеешь, не так ли? – Искорки усмешки блеснули лишь в глазах Владычицы, а губы оставались суровыми. – Да, закрытые двери могут снова распахнуться для тебя. Всё: положение в обществе, должность, доход – может вернуться в одночасье. Тебе не придётся закладывать свои украшения и наниматься на чистку улиц. И Леглит не пострадает, хотя у нас есть за что привлечь её к ответу.

Темань встрепенулась, увидев в руках Дамрад чёрную папку, похожую на ту, что Вук приносил Рамут перед свадьбой. Слабая рука, выбравшись из-под тяжёлого одеяла, потянулась к ней.

– Здесь все доказательства, – улыбнулась Дамрад, листая бумаги. – Та проверка на самом деле ведь кое-что выявила, просто пока её итоги лежат у меня в ящике стола, под замком. Но, если хочешь, я могу это уничтожить.

– Что я должна для этого сделать? – Темань не узнавала собственный голос – безжизненный, устало-сухой.

– Это совсем не страшно, поверь. – Дамрад с ласковой улыбкой склонилась над ней, откинула прядку с её покрытого испариной лба. – Я очень хочу, чтобы ты стала матерью. Матерью ребёнка, в жилах которого будет течь моя кровь. Я не стану навязывать тебе мужа, не беспокойся. Парень просто подпишет договор, сделает своё дело, и больше ты его не увидишь. С первого дня беременности ты будешь получать денежное пособие, достаточное, чтобы обеспечивать твои нужды и нужды малыша – вплоть до совершеннолетия ребёнка.

– Зачем тебе это, государыня? – Темань неотрывно смотрела на папку, от содержимого которой зависела жизнь Леглит.

– Когда в тебе зародится маленькая новая жизнь, моя кровинка, моя крошка, – ладонь Дамрад скользнула под одеяло, на живот Темани, – ты станешь по-настоящему моей. Мне даже не придётся овладевать тобой. Ты можешь оставаться с Севергой... ну, или с Леглит, – добавила Владычица, насмешливо приподняв бровь. – Но при этом ты всё равно будешь принадлежать мне – незримо, но ощутимо. Это будет связь, которую уже ничем не разорвать.

Ладонь Владычицы скользила под одеялом – нежно, но настойчиво, по-хозяйски. Закрыв глаза, Темань лежала недвижимо. Да, она давно задумывалась о материнстве, взвешивала возможности, прикидывала так и эдак. Что ж, если это станет условием спасения Леглит – она без колебаний пойдёт на это.

– Этот парень, о котором ты говоришь – твой родственник, государыня? – Вслушиваясь в свой голос, Темань чувствовала его отзвуки в ещё слабом, но уже понемногу оживающем теле.

– Мой сын. – Дамрад поправила одеяло, склоняясь над Теманью не то заботливо, не то собственнически. – Он не доставит тебе неудобств. Не станет вторгаться ни в твою жизнь, ни в жизнь ребёнка, лишь даст своё семя для зачатия. – И, будто прочтя мысли и тревоги Темани, бархатисто, тепло мурлыкнула: – Ты полюбишь этого ребёнка, я знаю. А через него, через его кровь – в какой-то мере и меня. Звучит, быть может, странно, но смысл в этом есть. Наша с тобой кровь смешается в нём, и это, поверь мне, прекраснее и глубже любого соития. Это выше и ценнее, чем похоть, и крепче, чем плотская связь. Это – кровные узы. – И в заключение, приблизив губы к устам Темани, Дамрад дохнула чуть слышно: – Самая прекрасная женщина моего государства и мой любимый враг.