Больше, чем что-либо на свете

Инош Алана

Старые шрамы бились на шее Темани тонким, весенним пульсом; олицетворяя собой волю к смерти, они, тем не менее, щекотали ей кожу током жизни. «Быть и дышать, – шептали они. – Творить и любить. Выплыть, взлететь, спастись и спасти. Жить и дать жизнь». С её губ сорвалось тихо:

– Я согласна.

– Вот и умница. – Дамрад, нагнувшись, невесомо коснулась губами её лба, потом встала, подошла к камину и бросила папку в трескучее, весёлое пламя. – Это была копия. Как только ты понесёшь дитя под сердцем, подлинник постигнет такая же участь, даю слово Владычицы. А теперь отдыхай и ни о чём не тревожься. Кушай, набирайся сил, выспись хорошенько. Как только ты оправишься, тебя доставят домой.

Сырой весенний воздух показался Темани мучительно-сладким, тонким,

пьянящим, когда она спускалась по бесчисленным ступенькам дворца Владычицы. Белая холодная глыба, построенная матерью Северги, оставалась позади, и невидимые леденящие щупальца медленно сползали с плеч Темани с каждым шагом. Дамрад не провожала её, в чёрной повозке с гербом её никто не ждал, и Темань испытала облегчение. Впрочем, на сиденье она обнаружила мягкую игрушку – какую-то забавную пухлую птицу с алым бантиком и бубенчиком на шее. Конечно, это был подарок от Дамрад – с намёком на будущее материнство. Всю дорогу этот молчаливый попутчик таращил на Темань глупые пуговичные глаза, а ей мерещилось, что и он каким-то образом шпионит за нею.

Переступив порог дома, Темань плюхнулась в кресло у камина. Дрова вспыхнули сразу, как только она коснулась сиденья, а затем прилетел поднос с почтой. Распечатав записку от Леглит, Темань прочла её сквозь солёную дымку слёз. Навья-зодчий тревожилась, просила дать о себе весточку. Из «Столичного обозревателя» ей пришло уведомление о том, что её назначают на пост заместителя главного редактора. Конечно, без участия Дамрад такое удивительное повышение не могло обойтись. Третье письмо пришло из издательства: ранее отвергнутый сборник стихов там были готовы напечатать огромным тиражом.

Вроде бы – хорошие новости, но почему Темань чувствовала себя так гадко? Ещё недавно она, срывая с себя подарки Дамрад, дерзко утверждала: «Я – сама по себе!» А на самом деле была точно такой же марионеткой в руках Владычицы, как и все. Дамрад, посмеиваясь, дёргала за ниточки, и по ним, как по нервам, передавались её приказы. «Я это или уже не я? – думала Темань, разглядывая себя в зеркале. – Может, Дамрад вынула мою душу и вложила вместо неё сгусток этой холодной тьмы из своих глаз?» Её ждала купель с душистым мылом, ароматный отвар тэи и заветная, единственная в день чарочка хлебной воды. У неё по-прежнему был письменный стол и шкаф с рукописями – дорогое сердцу рабочее место. И мягкая постель, а не тот вонючий тюфяк. Всё это позволялось ей иметь по высочайшей милости Владычицы.

Леглит примчалась сразу, как только получила ответ.

– Как ты? – спрашивала она, сжимая руки Темани и вглядываясь ей в глаза. – Что случилось, где ты пропадала?

Всем сердцем Темань рвалась ответить на ласку, броситься в объятия, но это странное чувство внутренней подмены сковывало её. Кто мог сказать наверняка, осталась ли она собой? Леглит любила ту, прежнюю Темань, которая была до всего этого кошмара. От той Темани осталась только оболочка...

– Всё хорошо, – проронили неподатливые губы, а их обладательница не знала, чьи слова она говорила – свои или вложенные в её уста кем-то. – Теперь всё снова хорошо.

Тёплые ладони Леглит мягко скользнули по её щекам, внимательный взгляд читал незримые строчки на самом дне души.

– Если не хочешь, не говори. Но я всё чувствую и вижу.

– Я не знаю, Леглит... Не знаю, я сейчас с тобой говорю или не я. – Ледяная корочка безумия треснула, и ресницы Темани намокли от пробившегося наружу комка напряжённой растерянности.

– Ну конечно, ты! – Навья-зодчий ласково согревала её дыханием и тенью улыбки в глазах. – Кто же ещё?

Оставалось только вцепиться в неё судорожными объятиями. Леглит стала единственной твердыней в зыбком мире миражей, и Темань вжалась в неё, ища спасительную опору. Если даже в себе она сомневалась, то Леглит верила безоглядно.

В «Столичном обозревателе» её ждал собственный кабинет и кресло, которое раньше принадлежало госпоже Ирерии – мрачной, вечно злой и вредной, с острыми, постоянно скалившимися клыками и седой прядью в чёрных волосах. Её мало кто любил, но побаивались все. Пару раз даже случалось,

что она доводила Темань до слёз своими придирками. За время отсутствия Темани в редакции произошли крутые перестановки: нагрянули посланники Дамрад с проверкой, и Ирерию уличили в злоупотреблениях полномочиями и присвоении денег. Госпожу главного редактора тоже сняли с должности, теперь её обязанности исполняла госпожа Аривельд, её вторая заместительница, а Темани предстояло занять место первой, отчего ей стало очень не по себе. И дело было не в том, что она опасалась не справиться с работой в новом качестве – всю эту кухню она знала хорошо; сердце холодело от той лёгкости, с которой Дамрад крутила и вертела судьбами своих подданных.

– Вот такая у нас тут чехарда творится, – сказала Аривельд, по-свойски плеснув себе и Темани в отвар тэи по глотку хлебной воды. – Если честно, мы боялись, что головы полетят с плеч... Но вроде до такого не дошло, обошлось увольнениями.

Была она медлительной, грузноватой, седеющей особой с морщинками у глаз от привычки задумчиво щуриться. Если на своей прежней должности она ещё справлялась с обязанностями, то роль руководителя издания, откровенно говоря, тянула слабовато. Большую часть своей работы она норовила спихнуть на заместительниц, а сама нередко надолго отлучалась по неким таинственным «делам». Иногда её целый день не было на месте. Попахивало от неё порой и хмельным, отвар тэи она пила только с изрядной долей хлебной воды; создавалось впечатление, что она впала в какую-то хандру. То ли на неё так подействовали проверки и перестановки, потрясшие мирок «Обозревателя», то ли она просто чувствовала себя не в своей тарелке в новой должности – как бы то ни было, отдуваться за неё частенько приходилось Темани и второй заместительнице, госпоже Хаград – светловолосой, с ярко-синими глазами и стремительной походкой. Сама Аривельд приходила, лишь чтобы поставить подпись там, где требовалось.

– А смысл надрываться? Всё в этом мире – преходящее, – вздыхала она. – Вот так работаешь, работаешь в поте лица, а Великой Госпоже возьмёт да и не понравится что-нибудь... И получаешь в лучшем случае пинка под зад, а в худшем – кончаешь жизнь на плахе. И никто ни твоих прежних заслуг не вспомнит, ни былого усердия...

Она скучала по своей бывшей начальнице и мечтала работать вместе с ней, куда бы ту судьба ни забросила.

– Старая я уже, – говаривала она порой. – Вот вы молодые, – Аривельд кивала на Темань и Хаград, – вы и работайте. А мне в отставку пора.

Однако на покой она почему-то пока не уходила и продолжала тянуть безрадостное и вялое существование в качестве главного редактора «Столичного обозревателя», являясь по сути формальной фигурой. Про неё говорили, что она, дескать, дожидается своего «пинка».

Таким образом, вместе с повышением на плечи Темани свалилось гораздо больше, чем ей полагалось по новым должностным обязанностям. Если Хаград отвечала за хозяйственную, техническую и денежную часть дела, то на Темани лежало всё остальное – собственно содержание каждого номера и управление всеми отделами. Это была руководящая работа, и писать самой ей теперь доводилось нечасто – в основном, приходилось следить за тем, что и как пишут подчинённые. А главное – чтобы написанное соответствовало взглядам госпожи учредителя, которым являлась градоначальница Ингильтвены. Глава столицы была ярой верноподданной Дамрад. Сущее безумие: Темани, ненавидевшей Дамрад всеми фибрами души, приходилось вести издание верным Владычице курсом... Особенно это касалось отдела политики. Потому-то Темань в своё время и ушла в колонку светской жизни: знала, что не сможет достаточно хорошо лизать зад правительнице Длани. А сейчас именно высокое качество этого подлизывания она и вынуждена была обеспечивать. Освещать события нейтрально и беспристрастно было нельзя: о Дамрад – только с придыханием, только с щенячьим восторгом и преданностью, считала учредительница, и главному редактору как наёмному работнику приходилось исполнять волю хозяйки. Теперь один завтрак в неделю у Темани проходил в доме Ингмагирд – а заодно и совещание по делам «Обозревателя».