Больше, чем что-либо на свете
Шрифт:
– Молчи, – дохнула ей в губы Темань, скользя пальцами по рисунку её шрамов. – Целуй...
Один поцелуй вытекал из другого нескончаемой цепочкой. Воспользовавшись кратким мигом расслабления супруги, Темань оседлала её и велела жгуту хмари стать вдвое толще и твёрже. Это произошло так быстро, что та даже не успела воспротивиться. Обычно главенствовала в их паре неизменно Северга, потому что «не родилась ещё та сучка, что будет на мне сверху», но сегодня она то ли замешкалась, то ли задумалась. Миг – и Темань уже придавила её страстной наездницей, исступлённо насаживаясь на жгут хмари и словно бы желая, чтоб он пронзил её до
– Ах ты, негодница, – глухо прорычала Северга сквозь клыкастый оскал. – Ну, погоди, я тебе за это отплачу...
Месть свою она вскоре осуществила, перевернув Темань на живот и войдя в неё сразу двумя орудиями – хмарью и пальцами, как в их первую брачную ночь. Темань приглушала крик, зажав зубами подушку и закогтив простыню, а на её коже оставались красные пятнышки от укусов Северги.
На сон осталось совсем мало времени: Северга уезжала рано утром. Пробуждение было тяжёлым: от недосыпа Темань трясло, как с похмелья, а плач требовавшей к себе внимания Онирис смычком ездил по натянутым, встрёпанным нервам. Прежде Темань после подъёма велела бы дому приготовить купель, а сейчас она первым делом помчалась в детскую: дочка намочила пелёнки и проголодалась. Руки дрожали, голова гудела, но Северге уже было некогда ей помочь: она собиралась в дорогу.
Прибыла повозка. Темань не могла прервать кормление Онирис, и Северга сама подошла к ней, чтобы проститься – затянутая в мундир, снова с отягощёнными хмурой тенью бровями и каменно сжатыми губами.
– Счастливо оставаться, детка... Береги дочурку, чтоб у вас всё было хорошо. – Навья-воин склонилась, легонько обняв Темань за плечи, и поцеловала в щёку.
У Темани вырвался всхлип. В груди стало невыносимо тесно, но рыдание когтями впилось в рёбра и не уменьшало своего давления на сердце, не давало облегчения. Ослабевшими руками она из последних сил старалась удержать Онирис.
– Так, отставить сырость, – нахмурилась Северга. – Не раскисать.
Она опять склонилась и крепко поцеловала Темань – второй раз уже в губы, заглянула в личико малышки и, не оглядываясь, вышла из дома. День с самого утра затянулся сумрачной дождливой пеленой, и единственным живительным источником тепла для помертвевшей от тоски Темани стала дочка. Только ради неё она дышала и двигалась, ради неё билось её сердце, а плечи выдерживали, не ломались под холодным грузом грядущей потери. Ради Онирис она не расплакалась, а показала враждебный оскал незримому гостю – одиночеству, которое расселось в кресле у камина, заняв место Северги.
Она солгала бы, если бы сказала, что совсем не нуждалась в поддержке. Денег хватало, но ей до крика, до воя сквозь стиснутые клыки было нужно родное плечо кого-нибудь близкого, понимающего, верного... Увы, Леглит совсем пропала – не заходила в гости и не давала о себе никаких весточек, и Темань решилась снова заглянуть к ней. Дочку она, как и в прошлый раз, взяла с собой.
Ей удалось застать Леглит дома: та, сбросив кафтан и оставшись в рубашке с жилеткой и шейным платком, пила отвар тэи.
– Здравствуй, Леглит, – сказала Темань, пытаясь в глазах навьи-зодчего прочесть её мысли и причины этого молчания. – Мы давно не виделись, ты не отвечаешь на мои послания... Я уже начала беспокоиться.
– Беспокоиться не о чем, я в полном порядке. – Леглит, допив отвар, поставила чашку на покрытый белой скатертью круглый столик. – Поздравляю тебя с пополнением
В её голосе перезванивались льдинки, она была повёрнута к Темани не лицом, а замкнутой, серьёзно-суровой маской – чужой, непроницаемой, без единой капельки тепла.
– Прости, я была загружена работой, – сказала она, и от её слов веяло холодом, который разливался в груди Темани. – И, боюсь, в ближайшее время легче не станет.
– А если правду? – Голос Темани горько дрогнул, нутро обратилось в ледяную глыбу отчаяния. – Ведь не в работе дело, не так ли?
Леглит помолчала немного, стоя у тёмного окна со скрещенными на груди руками. Жилетка шелковисто облегала её изящную спину, подчёркивая полную достоинства осанку, а шейный платок пышным траурным бантом чернел под подбородком.
– Я много думала и пришла к мысли, что всё же зря бросилась в пучину чувств, – проговорила она наконец, и каждое её слово гулким прощальным эхом отдавалось в холодеющей душе Темани. – Правы наставницы, говоря, что чувства только вносят разлад и отнимают время и силы у работы. Прости, я вынуждена прекратить наши встречи.
– Я по-прежнему не слышу в твоих словах правды, Леглит. – Руки снова слабели, а тяжесть одиночества давила на плечи Темани – вся невыносимая тяжесть тёмного, беспросветного неба, в котором не горело ни одной приветливой звезды.
Навья-зодчий развернулась к ней лицом. Её глаза мерцали холодно, как зимняя ночь.
– Хорошо, если ты настаиваешь на правде, я скажу её. Мне больно, Темань. Во мне теплилась безумная надежда, что ты, быть может, когда-нибудь сможешь полюбить меня, но то была лишь несбыточная мечта. Посмотрим правде в глаза: ты не любишь меня и никогда не полюбишь, как ни старайся. Мне никогда не занять место твоей супруги в твоём сердце... Мне вообще нет места в нём. Оно целиком принадлежит Северге. Я радовалась малому – каждой крупице твоего внимания, каждому твоему взгляду, а когда ты впустила меня в свои объятия, счастью моему не было предела. Я была опьянена. Но горькое протрезвление настало, и я больше не могу... прости, не считаю правильным продолжать наши отношения. Довольствоваться твоей дружбой после того, как мы были близки – тоже выше моих сил. Это слишком горько и больно. Мне легче отказаться от тебя совсем и прервать наше общение.
Собрав последние капли сил в кулак, Темань прижимала к себе дочку. Только её сердечко и давало жизненное тепло её остывающему, уставшему, измученному и загнанному сердцу.
– Северга – моя болезнь, – глухо, безжизненно шевельнулись её губы. – Я пыталась исцелиться... Изгнать её. У меня почти получилось! Не хватило какой-то капельки воли... – Кривая, измождённая усмешка растянула уголки рта Темани. – Я бы смогла снова попытаться... Кто знает, быть может, и получилось бы, но теперь, без тебя, у меня нет шансов. – Горький ком правды, которую она решила похоронить в себе, поднялся и прорвался: – Ты знаешь, чей это ребёнок? Это внучка Дамрад. Её рождение взамен на твою свободу – вот чего она потребовала от меня. Та проверка что-то обнаружила – какие-то твои нарушения... И чтобы уничтожить ту проклятую папку, я согласилась. Дамрад сдержала слово. Всё, что они на тебя накопали, сгорело и предано забвению. Не волнуйся, ты мне ничем не обязана, я люблю мою дочку и счастлива, что она есть у меня. Это не жертва с моей стороны, а приобретение. Ты можешь спокойно жить и работать. Без меня.