Шрифт:
Моему отцу Георгию Кожемяко посвящается эта книга.
«…сначала создал Бог землю… и сказал Он «Что это…»»
Обо мне и моих планах.
В Англию судьба закинула меня, когда мне уже минуло сорок три года. Я путешественник и исследователь, родную землю покинул около двадцати лет назад и по правде сказать, вполне законный вопрос, чей я как подданный, приводит меня в некоторое замешательство. Но это не потому, что мне отшибло память, а потому что за долгие годы скитаний я стал, не побоюсь высказаться прямо, неким гражданином мира.
Давным-давно завербовавшись на торговое судно лекарем, я оставил берег, вскормивший меня, и отправился в долгое путешествие. По долгу своему я врачевал раны, полученные в сражениях, и лечил разнообразную заразу и говорю, как доктор, что кровь у всех красная, а поносу подвержены и простолюдины, и аристократы, и все мы равны перед телесными недугами также как перед Богом. Я, конечно,
Не хочу казаться хвастуном, но тот факт, что стопы мои оставили следы и на Востоке, и на Западе, и как, следствие на Юге и Севере, просто неоспорим. В свободное от исследований человеческих внутренностей время, я писал, писал о людях, населяющих неведомые ранее страны, об их радостях и горестях, об их победах и поражениях, о зиме и лете, о том, что питает душу человеческую, независимо от цвета оболочки телесной. И все же я искал одного человека, человека, о котором я смогу написать роман. Хороший, добрый роман, с пронизывающим финалом, способным долго отзываться в сердце переживанием и томить мозг задумчивостью. Что греха таить, в своих странствиях я много повидал народу, и много среди них было замечательных людей, вполне подходящих для моего замысла, а чего-то всегда не доставало. Казалось, и храбрости, и мудрости, и искры Божьей в достатке, но…. В конце концов, я решил, что от добра добра не ищут, и выбрал для будущего литературного полотна своего друга, капитана последнего моего плавучего пристанища, мистера Хармса. Капитан Хармс выходец из лондонской бедноты, сын ремесленника, сам пробивал себе дорогу в жизнь. Пройдя нелегкий путь от юнги до капитана, стойко вынося все невзгоды морской службы и насмешки своих коллег из знатных семей, он добился огромного уважения, как со стороны непосредственного начальства, так и тех, кто, когда-то считал его самонадеянным выскочкой. К тому же товарищ мой был человеком чести и слова. В общем, мистер Хармс был вполне подходящим материалом для моих литературных экзерциций, хотя я понимал, что мне придется не раз прибегнуть к своему воображению, дабы сделать образ его более объемным и красочным.
О последнем корабле я упомянул не зря. Дело в том, что я решил осесть и поселиться в Англии в маленькой уилтширской деревушке, планируя обрести уютный домик с палисадником и нанять экономку, строгую и неприступную как монашка. Состояния я не нажил, но на скромную крышу над головой скопил. О большем я не грезил, ибо я был богат, по-настоящему богат своими впечатлениями и знаниями, дружбой со многими достойными людьми. По сути, я обрёл Бога и понял его замысел. Может это слишком самонадеянное утверждение, но мне хочется так думать.
Итак, распрощавшись с командой «Меркурия», торгового судна Его Величества и крепко обнявшись с капитаном Хармсом, упомянутым выше, я ступил на берег Британии. Последние несколько лет я ходил в плавание на английских судах и был дружен со многими британскими моряками, и страна эта всегда притягивала меня своей непохожестью на другие европейские государства, а ее изумрудные луга и цветущие яблоневые сады грезились мне во снах. В общем, выбор был сделан, и я стоял на пристани в Бристоле, озираясь в поисках транспорта. С тоской, поглядывая на свой объемный багаж, состоящий в основном из рукописей, дневников и словарей, я узрел паренька лет семнадцати, без толку, оттирающегося на пристани. На ладони моей сверкнула монета, глаза молодого джентльмена сверкнули в ответ, меня же поразила собственная щедрость. Мы поняли друг друга без слов, хотя я и мог прибегнуть к моему «безупречному» английскому языку. К голосовым данным пришлось обратиться, чтобы узнать о транспорте. Юноша, молча, ткнул пальцем в сторону скромного архитектурного сооружения, подле которого я увидел почтовую карету. Возница сего средства передвижения порадовал меня своей внешностью, именно так я себе представлял среднего жителя острова туманов. Это был здоровяк футов шести с хвостиком ростом. Его чуть выбритые щеки покрывал буйный румянец, – надо полагать следствие пристрастия его к выпивке или постоянного нахождения на свежем воздухе, – серые глаза светились лукавством, будто сам Господь Бог шепнул ему на ушко что-то чрезвычайно секретное. Облачен человечище был в коричневый суконный кафтан, поверх которого он накинул тяжелый дорожный плащ, на ногах в грубых чулках красовались башмаки с пряжками, а треуголка залихватски сдвинута на рыжий затылок.
После непродолжительных переговоров с возницей, мы ударили по рукам, и я сделал знак моему юному другу, дабы он нес весь мой скарб к карете. Я огляделся и выяснил, что не являюсь единственным охотником поездки. У нашего средства передвижения в полной готовности уже топтался в нетерпении священник, весьма мрачного, но торжественного вида. Тучная пожилая леди в сопровождении компаньонки с желчным нервным лицом степенно коротала время в чтении Библии. Слуга сей дамы, тоже весьма упитанный, пыхтя и недовольно бормоча себе под нос что–то, переносил всевозможные коробочки, сумочки и саквояжики в багажное отделение. Чуть поодаль я заметил высокого мужчину лет тридцати шести–восьми в мундире капитана морского флота. Его открытое, весьма загорелое лицо производило приятное впечатление, и в душе я пожелал, чтобы в
Юноша, щедро мною одаренный, лихо взгромоздил мою макулатуру в багажное отделение. Пассажиры устроились на своих местах, причем я как бы невзначай придержал место для моряка, – рядом со мной норовил приземлиться пастырь душ человеческих, и соседство это грозило мне скучной проповедью, – возница гикнул, свистнула плеть, и мы тронулись в путь.
Я получаю неожиданное предложение.
В начале пути мне пришлось отказаться от созерцания достопримечательностей за пределами небольшого проема кареты. Мои дороги по большей части имели несколько иную субстанцию, нежели гравий и песок, и поэтому первый час я потратил на то, чтобы привыкнуть к новому способу передвижения. Здесь не было качки, здесь была тряска. Но потом я освоился и уже с удовольствием наблюдал за сменой картинок за окном. Небо было тяжелым грозовым и слияние серо-синих небес с изумрудом полей было неподражаемо. В этой суровой почти графической красоте чувствовались и величие, и мощь. Сытый по горло сладострастными тропическими пейзажами мой взор с наслаждением впитывал холодную роскошь британской природы. Я был рад, что именно эти места станут моим пристанищем в ближайшие годы, местом, где я в тиши и покое смогу заняться систематизацией своих записок и дневников, и своим романом. К тому же предчувствие того, что здесь я обрету новых друзей, и моя жизнь пополнится общением другого качества, а душа обогатиться свежими переживаниями, наполняло мое воображение чудесными картинами. Я был в восторге. Вдали проплывала деревушка, утопающая в молочной дымке тумана. На лугу паслись холенные флегматичные коровы, жуя траву и провожая нас равнодушным взглядом. Порыв свежего ветра ворвался в душное пространство кареты. Скоро начнется дождь.
– Это деревня называется Фог–Кросс, ее жители варят неплохой эль, – придвинувшись ближе к окну, произнес моряк, будто отвечая на мой не заданный вопрос, – мы остановимся здесь ненадолго. Как вы относитесь к тому, чтобы немного промочить горло?
Я обернулся и увидел на его лице улыбку и тоже улыбнулся в ответ.
– Отказаться от возможности выпить, это верх глупости, по-моему, – ответил я, чрезвычайно радуясь, что разговор завязался.
– У вас интересный акцент, – заметил моряк, – похоже, вы прибыли издалека.
– Вы правы, – улыбнулся я и, не прибегая к лишним подробностям, решил представиться. – Алекс Ранду, корабельный врач.
– Капитан Сэмюель Харрисон, – тоже без вступлений отрапортовал моряк. – Если я правильно понял вас, мистер Ранду, вы составите мне компанию?
– С удовольствием, – сказал я.
Вскоре мы уже сидели в маленьком заведении, где местные жители собирались после трудового дня и в нарастающем рокоте бесед наполняли свои утробы элем, а карманы хозяина монетами. Капитан оказался прав, эль действительно был преотменным. С утра я ничего не ел, и меня немного развезло и, судя по всему, капитана тоже. Как бывалые «морские волки» мы закурили свои трубки, предварительно и очень любезно обменявшись табаком. Здесь, при неверном свете свечей я попытался разглядеть его. Капитан Харрисон был неплохо сложен, и я как врач заметил по его белозубой улыбке, что он обладал изрядным здоровьем. Его длинные темно-русые волосы, связанные сзади в хвост при мерцающем свете, немного отливали медью. Синие глаза капитана, славно сужавшиеся в веселом прищуре, когда он улыбался, составляли контраст загорелому волевому лицу. Вообще он производил впечатление славного малого, отменного вояки и строгого, но и, как говорится, справедливого командира. Я подумал, что, наверное, матросы его очень уважают.
– Вы женаты, капитан? – спросил я, после того как мы уже обсудили все прелести морской службы.
– Да, – ответил моряк, и я заметил, что его взгляд потеплел, и он улыбнулся. – После почти полугодового отсутствия я сгораю от нетерпения увидеть миссис Харрисон. Знаете, мистер Ранду, я до сих пор не верю, что эта женщина носит мое имя и, родила мне пятерых ребятишек.
– Вы счастливый человек, капитан, – почему-то грустно произнес я, – а я вот так и не удосужился обзавестись семьей.
– Кто вы по вероисповеданию, мистер Ранду, – вдруг спросил он. Я подумал, что возможно капитан разглядывал меня также сосредоточенно, как и я его, и теперь немного озадачен моими явно не европейскими чертами лица, но традиционно европейским поведением.
– Хороший вопрос, капитан, – кашлянув, изрек я, – отвечу ли я в полной мере на него, если скажу, что верю в Высший Разум, рьяно принимавший участие в создании людской расы, въедливо вглядывающийся в человеческие поступки, ведя счет грехам нашим и сурово наказывая своих неразумных детей. Он дает понять, что жизнь на земле не что иное, как исправительный дом. Невзгоды, шлифующие наши души, призваны делать нас мудрее и лучше, а счастливые минуты даны лишь для того, чтобы мы знали, что кто–то нежно заботиться о нас, в принципе беззащитных существах, посреди огромной и холодной Вселенной. Я не поклоняюсь не одному из Богов, но стал относиться с уважением к большинству религий, после скрупулезного изучения Священных книг. В обывательском понимании проблемы, я – безбожник, но с точки зрения науки я – верующий, а пью я как добрый христианин, – закончил я и поднял свой сосуд с элем.