Больше черного
Шрифт:
Капитан Гуилхем оказался человеком весьма глубоких познаний и самостоятельных, правда, немного резких суждений в адрес некоторых новшеств. Он говорил немного, но емко, не прибегая к поношению, а, давая понять, что любая идея имеет право на жизнь, если она посмела родиться и пробиться и что будущее все рассудит. В общем, я увидел в нем человека эмоционального склада, тонко чувствующего, что не могло мне не понравиться. Не секрет, что я хотел узнать о нем больше, но кое–какие выводы я уже успел сделать. С одной стороны, он поражал своей порочностью, но при этом в нем чувствовалось благородство и сила духа. Он был весьма груб, но его нежное и теплое отношение к дочери, читалось в каждом движении и слове. Его причастность к греховным утехам была очевидна, но он и не был обойден самым сильным и прекрасным чувством на земле.
За приятными беседами ужин подходил к завершению и все, казалось, просто великолепным. Но я заметил одну деталь. Молодой человек, Уинстон, не принимал никакого участия в разговоре, сидел, молча, и вяло ковырял вилкой содержимое своей тарелки. От моего внимания не ускользнуло и то, что мистер Гуилхем украдкой бросает напряженный взгляд на юношу, но не находя ответного, собравшись, вновь улыбался и говорил о какой–нибудь музыкальной новинке. Но вскоре, не выдержав, капитан Гуилхем обратился к молодому джентльмену.
– Ты ничего не ешь, Уинстон, – с едва заметной тревогой спросил хозяин дома, – ты не болен?
– Нет, сэр, – отрезал юноша, – я здоров. Просто у меня нет аппетита.
Мистер и миссис Харрисон быстро переглянулись.
– Позволь спросить тебя, сынок, – начал, было, мистер Гуилхем, но Уинстон довольно грубо прервал его.
– Не называйте меня так, сэр! Мне неприятно!
Я увидел, как вспыхнули черные глаза Гуилхема, но тут вмешалась хозяйка дома.
– Уинстон, дорогой, ты устал, – проговорила она так, будто хотела уверить юношу в этом, – ступай к себе. – И ласково тронув его руку, она с улыбкой кивнула ему.
Юноша послушно встал, пробормотал извинения и удалился. Капитан Гуилхем сам взял графин с вином, налил себе полный бокал и осушил его залпом.
– Папа, – взмолилась дочь, – не надо!
– Ничего, детка, я справлюсь, – и, поднявшись из–за стола, он подошел к камину. Мы не тронулись с места, в воздухе воцарилась напряженность. Полное безмолвие нарушал только веселый трест поленьев в камине, являя собой символ домашнего счастья и уюта, но так некстати теперь освещая непростую семейную драму.
– Лучше б дьявол забрал меня сию минуту, – еле слышно произнес мистер Гуилхем. И, вдруг он, резко обернувшись к нам, – в мочке уха зловеще сверкнуло серебряное кольцо, – его точеный профиль осветил огонь.
– Мистер Ранду, – обратился он ко мне, – не угодно ли прогуляться по парку перед сном? – При этом он сделал жест рукой дочери, попытавшейся возразить.
– Да, – ответил я немного растерянно, виновато взглянув на миссис Харрисон, она только обреченно пожала плечами.
– Вот и прекрасно, – произнес он, – я только прихвачу плед, а то проклятая лихорадка опять уложит меня на неделю.
Мистика.
Мы вышли в парк, и, пройдя немного мимо исходящего ароматами цветника, оказались у живописного пруда, отражавшего в своей темной воде Вселенную. В некой точке истины я и капитан Гуилхем, будто по наитию вместе подняли головы вверх.
Где только меня не носило по Земле, я никогда не переставал удивляться двум вещам: человечеству в целом и звездному небу в частности. Созерцание сверкающих небес с завидным постоянством завораживало меня почти до состояния духовного экстаза. Но в данный момент английское небо просто околдовало меня. Почему оно мне показалось тогда не таким как везде, отчетливо я объяснить не могу, но, то ли звезды были ярче, то ли черная мгла глубже, то ли мое воображение не на шутку разыгралось и принялось ткать основу для моего будущего сочинения.
Сколько мы простояли так с закинутыми головами, я не знаю, но вскоре затекшая шея самым меркантильным образом напомнила о нашем земном пребывании. Молчание такое уместное при созерцании магического мерцания далеких планет, теперь казалось неловким. Я ждал, когда мистер Гуилхем задаст тон и тему. Капитан закурил неспешно трубку и, пройдя к скамейке, устроился на ней, сделав мне знак последовать его примеру.
– В обществе хорошего человека и помолчать приятно, – вдруг сказал он, выпустив изо рта струйку дыма.
– Простите, сэр, – сказал я немного озадаченный, так как воспринял эту реплику как упрек, – я не хотел мешать вашим мыслям.
– А вы умеете читать мысли, доктор? – С иронией произнес он.
– Нет, – ответил я сухо, – сего искусства я не разумею, но мне думается, что вас что-то гложет.
– Полноте, доктор Ранду, – произнес он примирительно, – не обижайтесь на старого мерзавца. Меня здорово заносит, но это не по злобе, а так от дурной удали. А то, что меня гложет досада, так вы и сами все видели. Этот мальчик очень дорог мне, но как вы заметили он не испытывает теплых чувств к моей персоне.
– Этот юноша ваш сын? – напрямик спросил я.
Он поднял на меня взгляд, взгляд побитой собаки, такого я никак не ожидал. На мгновение я мог читать в его душе, как в открытой книге, ведавшей о невыносимом страдании. Я увидел это, но только на мгновение. Взгляд капитана вновь стал непроницаем и насмешлив.
– Его мать, леди Уорбрук, была моей любовницей. Впоследствии, однако, она утверждала, что была изнасилована мной. Видите ли, таким образом леди пыталась спасти свою репутацию, – улыбаясь, сказал он, – и до той поры пока мальчик не узнал сей нелицеприятный факт, мы были очень дружны с ним.
– Кто такая леди Уорбрук? – продолжил я свой допрос.
– Жена моего, гм, брата, – небрежно ответил он, медленно выпуская изящную струйку дыма изо рта.
– Она жива? – не унимался я.
– Умерла три месяца назад, – без скорби ответил капитан.
Возникла пауза. На секунду я засомневался, хочет ли мистер Гуилхем продолжать разговор. И все же, некое внутреннее чутье подсказывало мне, что сей короткий странный диалог, больше похожий на дознание, определил жажду капитана исповедаться кому–нибудь, и мое общество для него в данный момент было, кстати.