Больше не приходи
Шрифт:
– А выгодное дело картины продавать?
– Да что вы! Так, пустяки, гроши, комиссионные. По дружбе ведь! Я ведь между делом холсты сбываю. У меня больше дела фруктовые: ананасы, папайя, маракуйя...
– Теперь-то для вас галерейный бизнес закончился? Жалко, небось?
– О чем вы? – пожал плечами Покатаев. – Какой это бизнес! Кузи нет – вот это беда...
Он горестно сжал послушные мужественные щеки, опустил глаза. Да, умеет заканчивать разговор. Но Самоваров не утерпел:
– А знаете, Анатолий Павлович, главную-то новость? Семенов убит.
Покатаев вскинулся:
–
– В лесу его распяли, на дереве. Не дошел до милиции.
Покатаев скорбно потер лоб загорелой рукой:
– Ужас какой!
– Ну, что скажете? Чья работа? Девочки с акварелькой?
– Да ну вас, – поморщился Покатаев. – Это совсем другое. Почему убивают банкиров? Деньги. Политика. Короче, заказ. По-моему, с Кузей никак не связано. А я еще удивлялся, чего это Владимир Олегович так расслабился? Открылся, охрану отпустил. Бери голенького! Слушайте, а может, и Кузю убрали для того, чтобы отвлечь, следы замести?
– Ну, это вы хватили! – не согласился Самоваров. – Вы что, не знаете, как профессионалы работают? Станут они с Кузей да с деревом возиться! И потом, ведь совершенная случайность, что именно он на станцию пошел. Киллер бы сделал дело и сразу скрылся. А Кузнецова убил кто-то из находившихся ночью в Доме.
– Вот-вот! – зубы Покатаева снова сверкнули посудным блеском. – Хитро ведь сделано! И знаете, если уж и был сюда заслан киллер, то им может быть только одно лицо.
– Кто же?
– Да вы. Вы, Николаша!
10. Черная аура
Эффект всей сцены испортил Егор. Он просунул в дверь одну только смятенную физиономию с выпученными глазами, а фигура пряталась из соображений конспирации: дядя Коля велел не высовываться.
– Дядя Коля! Дядя Коля!
Самоваров нехотя устремился на этот заговорщический шепот.
– Ну, что еще?
Егор ухватил его за руку и поволок прямо под зябкую дождевую морось.
– Тут такое!..
– Куда ты меня тащишь?
– В комнату мою. Там... там...
Комнатка Егора, как и Валькина, была внизу, у кухни (Инна жила наверху). Здесь сидели на Егоровой кровати совершенно потерянные и деревянные Валерик с Настей. Посреди комнаты на тусклом неметеном полу красовалась большая дорожная сумка, похабно раскрывшая ярко-зеленую пасть. Егор боязливо ткнул в нее пальцем.
– Вот.
Самоваров смотрел на него недоумевающе, и Егор вынужден был пояснить:
– Я озяб что-то. Хотел майку поддеть. Вы нам разбегаться не разрешили, мы вот вместе сюда и пошли. Открываю сумку, а там... Вон она, майка... А вон он...
Самоваров заглянул в сумку. Она была почти пуста. На дне комом свалялись какие-то тряпки. Посверкивали целлофаном валики печенья с кремом, пакетики чипсов. Поверх всего демонстративно лежал большой нож. Из кузнецовских – вроде сапожного с гладкой липовой рукояткой. Кузнецов такие любил, и их много было в мастерской. Вероятно, и убит он был таким, может быть, именно этим.
– Я его сюда не клал! Его здесь не было, – заныл Егор.
– Ты когда последний раз в сумку заглядывал?
– Вроде вечером вчера. Или утром. Не помню! Но
– В руки вы нож не брали? – спросил Самоваров.
– Нет, – ответил за всех Валерик. – Мы же понимаем, что тут могут быть отпечатки пальцев.
– Думаю, никаких отпечатков на нем нет, – вздохнул Самоваров. – Разве что где-нибудь на закраинах. Ладно. Сумку эту я запру в верхнем чулане – там замок получше. А вы марш ко мне. Чипсы хоть возьмите, погрызите. Я сейчас к вам приду.
Час от часу не легче. Это уж совсем ни на что не похоже! Вернее, очень даже похоже на средней руки детективный романчик. Орудие убийства подбрасывается лицу, вроде бы подозрительному, но на деле невинному, аки голубь. Егор? Сам? Слишком хитро и рискованно. Прямолинейный Егорка утопил бы ножик в сортире. Кто-то либо простодушно спасается по романным рецептам, либо решил поиздеваться. Нет, хватит бегать. Сядь и подумай!
Самоваров устроился на лестнице, прямо под крошечным окошком, струившим мутный невеселый свет. Поставил рядом с собой Егорову сумку и достал черный блокнот. Мудрит Покатаев: и Кузнецова, и Семенова убил один и тот же человек. Бывают в жизни совпадения экстравагантнейшие, но тут пространства для совпадений нет. Вот все и нижется одно к одному. И если Кузнецова мог (за скобки, за скобки любови и ненависти всяческие, только голая техническая возможность!) убить чуть ли не каждый в Доме, то с Семеновым сложнее. Самоваров записал в блокноте:
«Семенова убил тот, кто:
1) испугался утром его догадок (слышали их почти все, или все?);
2) мог украсть рацию и испортить моторку;
3) хорошо знает здешние места, чтобы подгадать встречу с банкиром в нужном месте».
Из числа гипотетических убийц Самоваров со вздохом облегчения решил исключить Настю, Валерика и фотомодель Оксану. Эти трое здесь впервые и вряд ли знают подробности кратчайшего пути к станции. Прибыли они сюда другой дорогой.
Немного поразмышляв, Самоваров решил отнести к стану невинных и Вальку. Во-первых, он не замечал, чтобы ленивая Валерия совершала длительные прогулки, во время которых могла бы изучить тропу и приметить расщепленное дерево. А во-вторых, вчера ночью она была пьяна и неловка. Еще сдуру нож всадить – куда ни шло, но незаметно спуститься в «прiемную», стащить семеновскую рацию и никем не быть замеченной! Да знала ли она, что такие рации вообще в природе существуют? И Самоваров крупно, даже с нажимчиком, вывел на отдельной страничке:
«Инна
Егор
Покатаев»
Вот. Всего трое осталось. Кто-то из этих троих. Но как ни подступись – невероятно. Самоваров закрыл блокнот, опустил его в карман и двинулся к чулану. Надо взять у Инны ключ и спрятать сумку с ножом. В Доме запирались всерьез только мастерская и этот чулан. Кое-где были, правда изнутри шпингалетики для личного уюта, но неприступных твердынь – только две.
Самоваров деликатно постучал. В комнате было безжизненно тихо. Когда он постучал сильнее, дверь от напора поддалась с ржавым стоном. Он заглянул в образовавшуюся щелку – пусто. Зато из-за поворота узенького коридорчика, со стороны мастерской, доносились странные звуки.