Большевики
Шрифт:
— Партийная — тем лучше, значит, ты ее знаешь. Она вчера ночью была у меня. Принесла этот хлеб и воду. Рассказала много скверных новостей. Ты, чай, и не знаешь о том, что восставшие соединились с белыми войсками и что общий фронт их уже прошел стороною на север. Через день-другой здесь будут генеральские казаки. Их ждут здесь — не дождутся. Дело все в том, что на местных повстанцев-крестьян здешние белогвардейские заправила не надеются. Арестованных же в подвалах этого дома очень много. Почти что вся санатория и местная организация, советская и партийная. Феня говорила, что арестовано около полусотни товарищей, их не кормят, но и не трогают пока. Боятся.
— Все ли санаторцы арестованы? — спросил Михеев.
— Все,
— Нет. Нет. Ты рассказывай о себе. Я просто так прилягу отдохнуть — очень устал.
— Хорошо. Ты помнишь, каким калекой я выехал сюда из губернии. Ни рукою, ни ногою я не мог свободно владеть. Был накануне полного паралича. Так-с. Привезли меня, раба божьего, в эту дыру — в санаторию. Как тяжело больному, отвели особую комнату, а в качестве сиделки приставили ко мне одного фельдшера — какого-то полоумного злого старикашку. Этот бес вместо того, чтобы делать мне массаж, давай мне читать божественные проповеди. «Это вас бог наказал за то, что вы большевик», — говорил он. «Известно, мол, что все большевики чорту душу продали». Я сначала отшучивался, а потом стал злиться. «Вы, — говорю я ему, — бросьте мне городить чепуху. Получше-ка массаж делайте. А вот, мол, когда я поправлюсь окончательно, тогда я с вами и побеседую. А, может быть, и лекцию здесь прочитаю о боге». Не унимался старик. Еще чаще стал заглядывать ко мне и говорить свои мракобесные речи. «Вы, мол, слыхал, Христа распяли». «Да его, — отвечаю, — вовсе не было в мире». О другом начинает говорить старик. «Вы, мол, людей убиваете — это грех. У вас руки в крови. У меня, — говорит, — вы сына и дочь отняли!» И даже всхлипывать начинает старикашка.
Ну, я и не вытерпел однажды, не знаю, откуда и сила взялась. Схватил как-то удачно табуретку да и запустил ее в старика. В старика-то не попал, а попал в дверь. Дверь была из тонкого дерева, ну и раскололась в щепки. Вот после обеда приходит ко мне врач, как волк, и глаза горят страшно.
— Что с вами? — спрашивает, а сам все со стариком-фельдшером шепчется. — Вы почему буйствуете? — Я не мог, конечно, ничего рассказать, так как со мной был тогда припадок. Ни губы, ни глотка не двигались. Но я услышал громкий шопот старика-фельдшера: «Большевик… вредный… убрать нужно…». Доктор еще раз посмотрел на меня и затем умышленно громко сказал:
— Он выглядит ненормальным. Отвезите его ко мне в палату для легких. Делайте холодные ванны.
Я только вечером узнал, в чем заключался смысл слов доктора. Меня отвезли в этот дом для умалишенных, как психически-больного, и поместили внизу.
Доктора после этого я не видал ни разу. Зато целиком попал в лапы этого старого подлеца. Как он истязал меня! Чорт бы его побрал! Он бил меня, пользуясь беззащитностью, колол булавками, плевал в лицо. Держал по целым часам в ледяных ваннах. Но нет худа без добра. Холодные ванны, вопреки всем желаниям моих врагов, воскресили мою нервную систему. Здоровье пошло восстанавливаться, и я решил бежать. Для этого я притворялся попрежнему больным. Правда, с большим трудом, но все же сдерживал себя от нестерпимого желания ударить, задавить этого старого садиста. И только позавчера, когда белые устроили восстание, меня освободила Феня. Для меня это было совершенной неожиданностью. Оказалось, что Феня сильно заинтересовалась моей камерой с первого же дня прибытия в лечебницу. Ей сразу показалось странным, почему меня обслуживает один фельдшер, тогда как при лечебнице служило много сестер, санитаров и сиделок.
Да к тому же старик-фельдшер работал еще в санатории. Почему такая нагрузка в работе? Вот и пошла она разузнавать обо мне по всем источникам.
Зашуршала бумага.
— Вот и все мои приключения. Очередь за тобою. Рассказывай, Михеев!
Ответа не последовало.
— Михеев! — позвал Фролов.
Но Михеев не отвечал. Он уже спал, изнуренный дневными потрясениями. «Ишь ты, посвистывает! Устал бедняга. Пора и мне заснуть. Вот только закурю». Опять затрещала сера. Вспыхнул оранжевый огонек. Закружились синеватые тени. Фролов закурил и при свете спички посмотрел на Михеева. Тот лежал на спине и держал в одной руке недоеденную корку хлеба. Спичка погасла. В потемках Фролов прилег на пыльный пол. Несколько раз затянулся. Погасил папироску. Затих.
Где-то в местечке уже кричали петухи. А снизу через слуховое окно доносились невнятные человеческие крики.
— Заспался на новосельи. — Фролов с улыбкой на бледном бородатом лице наклонился над сонным товарищем. Михеев лежал, широко разбросавши руки и ноги. Чему-то во сне хмурился. Солнечный луч, падавший через слуховое окно, резко освещал его лицо. «Похудел он сильно, — размышлял Фролов. — И глаза запали. Борода изменилась — подлиннела. Выступили скулы. Серый какой-то стал».
Взгляд Фролова остановился на сгустке темной крови, прилепившемся на воротнике гимнастерки Михеева.
— Что с ним? Миша! Миша! — тревожным шопотом окликнул спящего. — Проснись!
Михеев открыл глаза. Тупо осмотрелся. С трудом вспомнил вчерашнее.
— Что это у тебя за кровь на воротнике?
— Кровь? Ага, это у меня рана на шее. Как видно, вчера растревожил. Как сразу заболела! — Михеев поежился и поморщился от боли. — Во время бегства по лесу получил.
— Вот тут вода есть, — указал Фролов на бутылку. — Давай, промою.
Михеев покорно наклонил шею.
— Большая царапина. Пыли-то сколько кругом — на целый палец.
— Да и у тебя, Фролов, на лице целая куча пыли.
— Ничего. Зато здесь безопасно, тепло и сухо.
— Долго ли будем сидеть здесь? Я бы предпочел быть на воле.
— А чорт его знает! Здесь-то сидеть во всяком случае не скучно. Отсюда видна вся площадь. Большой тракт. Потом мы здесь — как у Христа за пазухой.
Отсветы солнечного пятна на полу падали тусклыми бликами на стену из ящиков, на доски и на железо крыши. На солнечном луче, струившемся непрерывным потоком из слухового окна, плясали золотые пылинки. С улицы были слышны людские голоса.
Фролов закончил промывание и замотал рану грязным бинтом.
— Как ясно слышно! — сказал Михеев. — Почти каждое слово можно разобрать.
Снаружи послышался топот и лошадиное ржанье.
— Давай, посмотрим, что там такое, — предложил Фролов. — Это можно делать совершенно безопасно.
Они подошли к слуховому окну и под защитой навеса выглянули наружу.
На улице стоял яркий солнечный день. Изумрудом отливалась зелень деревьев. Сверкали стекла в окнах домков, приютившихся у широкого десятисаженного тракта. В степи золотела солома в стогах. Розовели и синели солнечные степные и лесные дали.