Большие снега

Прашкевич Геннадий

Всю ночь сияли и цвеликусты сиреневым огнем.Метались листья, как шмели,читались надписи, как днем.И только утром, когда мракополз, как оползают мхи,ко мне явились просто таквот эти самые стихи.Чтоб я, на миг прикрыв глаза,вдруг понял: не вернется вновьта мимолётная гроза,та мимолётная любовь.

* * *

Оле Павловой

Ни улыбки,ни совета,ни

театра,ни балета,я хочу всего лишь лета,на котором всюду метаветра,солнца,дыма,жара,разговоров у причала,темных слези светлой карылистьев,павших на бульвары…Но ни лета,ни привета,лето выпито,пропето,лишь листва вдоль парапетаповторяет:лето…Лета…

Песня детства

Прокричали журавли, в облаках растаяли,а в лесах пустых легли лужи светлой стаею.А потом пришла зима, ясная невинница,вьюга снегом занесла города провинции.Намела седых холмов и ушла, умелая,от тревожащих костров в снегопады белые.Снег валил опять, опять белыми бумажками,нам пришлось тропинки мять валенками тяжкими.От сосны к другой сосне, через тени мутные,пробирались мы к весне, в земли многолюдные.Ни совета, ни вестей, мерзли под деревьями,но, наивные, зиме так и не поверили.

* * *

Я был невозможен,но я не боялся упасть.Лишь верящий можетВенеру найти и украсть.Замешанный в краже,я пойман и узнан в лицо.Венера, ты краше,когда я кажусь подлецом.Я падал бы ниже,но ненависть мне не велит.В музее под крышейВенера распутная спит.И в этом огромномсвятилище залов пустыхлишь родинки помняттепло поцелуев моих.

* * *

Осень моя пьяная – мой Ирбит.Рябиновый, каменный, в глазах рябит.Светлая, синяя, как стекло, Ницаветкою рябиновой манит сойти с крыльца.Ветерком гонимые летят с рекикольца голубые радуги-дуги.Кольца эти с пальцев Ницы не снять.А Ирбит шатается, не желает спать.Ярмарочный, обморочный, пьяный вдрызг,баночный, бутылочный, слепой от искр.Брошенный в Ирбитку – утонет? сгорит? —пьяною кибиткою летит Ирбит.

* * *

Я заблудился в Бухаре,в ее горбатых переулках,где эхо медленно и гулкотонуло в каменном дворе.И наплывал тяжелый жарподобьем темного тумана,и узкий минарет Каляна,как выстрел, небо разрывал.Глазурь, керамика, пески,зови, никто не отзовется.Лишь пыль мучнистая взовьется,чтоб отбелить тебе виски.Да в темной пыльной тишине,зевая

скучно, как безбожник,привстанет медленно художник,проспавший Вечность на стене.

Стихи об отвергнутых стихах

Еще раз оценили и сказали:«Вот это, право, лучше б не писали.Вон то пойдет. А то оставьте. Насне трогают печали без прикрас».И я не возражал.Я молча слушал.Что говорить, когда закрыты уши?Уж я-то знаю, как он невелик —никем еще не понятый язык.Все уходили.Сдвинув табуреткик столу поближе, я смотрел, как тихотвергнутый ценителями стих, —так затихают сломанные ветки.Как человека, нежно утешал:«Оставь. Придет пора. Ты подрастаешь».Он возражал: «А если остываешь?»Я возражал: «В тебе есть тайный жар».И если было холодно, я ближесадился. И, платя мне за добро,стихи пылали яростней и выше,и жгло меня их вечное тепло.

Памяти А. А. Ахматовой

В преддверье Финляндии осень похожа на пляскудождя или листьев, листвы или ветра. Повсюдупечальные лужи, коренья, как в темную маскуукрытые в вечную тягу к неясному чуду.Прозрачная тишь. Только поезд промчится, но редко.Капель удивленно гранитную статую точит.И всюду пылают такие багровые ветки,как будто бы сердце мое до сих пор кровоточит.

* * *

Ямертвый лес. Я – комарьё.Я – клещ, впивающийся в тело.С меня сползает шкурой с телаослизло рыжее корьё.Я ржавый бурелом. Беда.Тоска, не ждущая покоя.Меня, как ржавчина, покроетточащаяся злом вода.Я радиоактивный сток.Гнилые пни. Бугор коряги.Ко мне ни греки, ни варяги —никто не доходил. Не мог.В толстенной книге обо мнеупомянет Другаль Сережа.Но для меня все то же, то же —зуд комаров, руины пней.Я реквием по тишине.Я мертвый лес. Я глаз затменье.Последнее стихотворенье.Плач Ярославны на стене.

Несебыр. Вступление

В Несебыр вступают по перешейку, очищаясь морским воздухом.При римлянах у городских ворот стояли стражи с мечами, сейчаспод разрушенной аркой изредка появляется милиционер. Узкиеулочки, мощенные горбатым камнем, веером рассекают город, икаждая выводит к морю. Броди, нашептывая: Мена, Венера, Бриз…Сиди на террасе, пока кленовый лист не упадет в кофейную чашку…Слушай старух, продающих амфоры…Слушай море…Я ничего не знал о чуде,но я догадывался втайне:есть город с профилем верблюда,застывший на зеленом камне,есть город темных стен и башен,в котором вечная прохлада,в котором бархатно, как сажа,свисают грозди винограда.Я ничего не знал, но втайнеменя тревожили виденья:рукою тесаные камни,смоковниц медленные тени,и бухта, где рыдают склянкина уходящем в море судне,и храмы —старые крестьянки,богини праздников и будней.