Большое путешествие Малышки
Шрифт:
– Хороший был пес, - со всей ответственностью сообщил Малышке Меченосцев-Ванюшкин.
– О!
– сказал Ф. Губерманц.
– Хорошенький, - вздохнула актриса Васечкина.
– Верный! Верный!
– вскричал Паша Темирязев и заплакал.
Тем временем Василий Петрович Мокроусов вынул из кармана пакет и высыпал его содержимое на расстеленную газету - это были побывавшие в употреблении сигареты, табачный секонд-хенд, а попросту - "бычки". Он ловко раскрошил эти самые "бычки", бережно отделяя табак от фильтра, а потом, пользуясь все той же газетой, своими тонкими, длинными,
Потом в честь встречи с Малышкой пустили по кругу знаменитое пойло, ставшее со временем только крепче. А Меченосцев-Ванюшкин торжественно заварил чай, способом, который, казалось, скрывал даже от самого себя.
– Отлично! Отлично!
– повторял Ф. Губерманц, прихлебывая чай.
– Просто замечательно!
– вторила ему актриса Васечкина.
А Паша Темирязев, выпив две кружки чая и затянувшись "козьей ножкой", с глубоким чувством сказал:
– Куда нам отсюда идти? Это наш дом.
И тут впервые подала голос Прима, она сказала тихим, но трагическим шепотом:
– Я останусь с Ричардом...
Волосы на голове у Малышки чуть заметно зашевелились. "Да, - подумала она.
– Конечно, Прима была выдающейся трагической актрисой..."
– Мне пора...
– сказала Малышка и встала.
Актеры заволновались и гурьбой пошли провожать ее к приставной лестнице. Они так старались помочь ей, что лестница чуть не упала и не накрыла собой всех, а Малышка даже порвала юбку. И еще долго она слышала за спиной их прощальные голоса.
Выбраться из пещерки оказалось гораздо сложнее, чем до нее добраться. А наверху, среди развалин, засыпанных щебнем, Малышка не знала, куда и ступить. Было уже светло, в сквере появились первые посетители, и Малышка поняла, что наступило утро следующего дня, а значит, в пещерке она провела всю ночь. Василий Петрович Мокроусов бледной, дрожащей тенью шел впереди, показывая дорогу, и все прикрывал глаза рукой. Он несколько раз спотыкался, каждый раз извиняясь, а один раз чуть не растянулся плашмя.
– Простите Бога ради, - в который раз сказал ей Василий Петрович Мокроусов.
– Виноват! Ведь я выхожу только когда стемнеет...
На прощанье он поцеловал ей руку и исчез среди развалин.
Малышка раздумывала недолго. Две остановки она проехала на троллейбусе, а остальной путь прошла пешком. Перед огромным зданием Холдинга она даже зажмурилась - так ослепительно сияли его чистейшим образом вымытые окна. "Ого!
– подумала Малышка.
– Судя по окнам, дела там идут совсем неплохо".
В вестибюле на нее набросилось сразу несколько человек.
– Я к Майору, - сказала Малышка.
– Я из Театра!
– Из какого Театра?
– спросили Малышку.
– Есть театр на стадионе, театр при казино и театр-варьете "Двадцать пять веселых птичек".
– Я из настоящего Театра, - сказала Малышка.
И ей ответили:
– Такого нет!
На Малышку смотрели с возмущением и большой подозрительностью, более того, ее чуть не арестовали и арестовали бы наверняка, если бы неизвестно откуда взявшийся Фадеев не закричал:
– Она со мной!
Он схватил ее за руку и потащил куда-то в сторону по коридору, затолкал в один из кабинетов, плотно затворил за собой дверь и даже запер на ключ.
– Что тебе здесь надо?
– спросил Фадеев и посмотрел на Малышку недовольно и с упреком.
Малышка вырвала руку, прошла по кабинету и села в мягкое кресло. Здесь было неплохо, совсем неплохо, очень даже неплохо... Фадеев стоял напротив, и выражение недовольства и упрека все не сходило с его лица. Он был прекрасно одет и даже немного похудел, но глаза его все время бегали - с одной точки на другую, с одного предмета на другой, то он смотрел на нос Малышки, то на ее колено, то на локоть, то на угол кресла, то куда-то "за" - и все это, конечно же, выдавало его постоянное внутреннее беспокойство.
– Ну?
– сказал Фадеев. И повторил: - Ну?
Фадеев отлично знал, что если Малышка не захочет, из нее не вытянешь и слова, поэтому он отступил, открыл дверцу бара и вытащил бутылку прекрасного французского коньяка. Он плеснул себе и Малышке в пузатые бокалы и выложил на маленький столик швейцарский шоколад и бельгийское печенье.
– Похоже, ты неплохо устроился, - сказала Малышка.
– Не жалуюсь, - сказал Фадеев.
– Презентации, юбилеи, то-се в ресторанах, на стадионах, что закажут... Часто приглашает Анжела Босячная, у нее варьете "Двадцать пять веселых птичек".
– А как у остальных?
– спросила Малышка.
– Тоже ничего, - сказал Фадеев.
– Только Шнип-маленький, говорят, стал сдавать.
– В смысле?
– спросила Малышка.
– Квасит по-черному и ездит на кладбище. Еще немного - и его Анжелка просто выгонит.
– Я предполагала что-то в этом роде, но не была уверена.
– Что ты предполагала? Что?!
– закричал вдруг Фадеев отвратительно-визгливым тоном семейного скандала, но, сообразив, что они давно уже не состоят в супружеских отношениях, заткнулся и плеснул в бокалы еще коньяку.
– У Примы умер шпиц, - сказала Малышка.
– Я знаю, - сказал Фадеев, опять начиная раздражаться.
– Ее я бы еще мог понять. Ты была у нее в квартире?
– Нет, - сказала Малышка.
– Воняет старыми афишами. Склеп! А Ф. Губерманц? Семья! Родители! Старая жена! А он что, молодой? У Мокроусова еще со старых времен роскошная квартира в центре! Что он бомжом-то прикидывается? А Пашка Темирязев, тот вообще! Фадеев опять плеснул себе коньяку и выпил.
– Что - вообще?
– поинтересовалась Малышка.