Большое сердце
Шрифт:
Л. Румянцев
СТРАНИЧКИ ЖИЗНИ
Из дневника капитана Волошина
Рассказ
24
Сегодня исполнилось 37. За завтраком Аннушка не удержалась от своей традиционной шутки: время, мол, идет, Михаил, а ты не стареешь — так же, как прежде, на год и день моложе своей армии…
Милый друг мой, а седина на висках, а лысина, наступающая с височных флангов? Это не в счет?.. Впрочем, не спорю. Называй молодым. Мне приятно. Я ведь и сам порой поражаюсь несоответствием: из зеркала на меня смотрит вполне солидный муж, а сердце такое же бойкое, как у мальчишки.
Дочь подарила рисунок — цветок невероятных оттенков, внизу подпись печатными буквами «папе». «Е», конечно, в обратную сторону. Аня подарила прекрасный кожаный портсигар с монограммой. Не забыл и командир полка. Во второй половине дня вызвал к себе. Вначале поздравил с днем рождения, а потом тоже преподнес подарочек — объявил, что переводит в мою батарею крайне недисциплинированного солдата Юрия Зудова. «Ваша задача, — говорит, — перевоспитать его. Прежний командир капитан Никифоров, как видно, не справился». Хорошее дело! А где уверенность, что я справлюсь?
По сведениям, Зудов боек на язык, знает массу анекдотов, легких песенок. Знает и многое такое, что рановато бы знать. Словом, «развит» во всех отношениях.
Такому «опытному» ничего не стоит совратить с пути истинного трех-четырех еще недостаточно стойких солдат. Это самое опасное.
Нелегкая, очень нелегкая наша работа… Так, видимо, и появляются раньше времени морщины. Как это дочка назвала их сегодня? Ах, да — «ручейки». Водила, водила пальчиком по моему лбу и говорит:
— У тебя, папа, много ручейков.
— Много, — отвечаю, — текли заботы — след оставили…
25 февраля.
Состоялось официальное знакомство.
Явился ко мне, как на парад: сапоги блестят, гимнастерка заправлена по всем правилам, пряжка сияет, подворотничок белее первого снега.
— Товарищ капитан, рядовой Зудов прибыл для прохождения дальнейшей службы!
Отчеканил и поднял на меня глаза, серые, настороженные. Попробуй, проникни такому в душу — не пустит и на порог.
Среднего роста, широкоплечий, волосы светлые, лицо загорелое, скуластое и, я бы сказал, волевое. Молча выдерживаю его взгляд, задаю несколько официальных вопросов и вдруг замечаю над верхней губой моего нового подчиненного коротенькие усики, вернее, пучки волос цвета ржавчины. Никогда не видел такой отталкивающей растительности.
— Усы рекомендую сбрить, — твердо и спокойно произношу я.
Брови у Зудова дрогнули, глаза сузились.
— Не могу, товарищ капитан, — ответил он, — раздражение кожи.
Как бы соглашаясь с его доводом, киваю головой, встаю из-за стола, собираю бумаги в сумку.
— Разрешите идти? — спрашивает Зудов.
— Вместе, — говорю, — пойдем. В санчасть.
Нарочно медлю, открываю
— Я не болен, товарищ капитан, — в голосе его чуть слышный оттенок удивления.
— Знаю.
— Почему же в санчасть?
— А там есть электробритва у фельдшера. Бреет без раздражения.
Лицо Зудова становится непроницаемо упрямым.
— Не пойду, товарищ капитан, — говорит он сквозь зубы.
— То есть, как?!
— Не пойду.
Сдерживаю себя, чтобы не вскипеть, не наговорить чего-либо лишнего. Конечно, никаким уставом не запрещено носить солдату усы. Официально Зудов имел на это право. Но, во-первых, его усики никак к нему не шли, придавали лицу какое-то шутовское выражение. Во-вторых, меня покоробила ложь Зудова, когда он, не моргнув, придумал «раздражение кожи».
Сложное положение. Ведь невозможно насильно сбрить ему усы. Невозможно и другое — изменить сейчас тон. Начать с приказа, а кончить увещеванием — это значит навсегда потерять свой авторитет в его глазах.
А секунды бегут. Молчание становится невыносимым. Чувствую, что кровь приливает к лицу, непроизвольно сжимаются кулаки. Будь он моим сыном, так бы проучил, что запомнил бы на всю жизнь, как перечить старшим… «Спокойно, спокойно, капитан, — урезониваю сам себя. — Ищи выход». И вдруг соображаю — не для красоты разводит он свою рыжую растительность. Не так глуп Зудов, чтобы не понять этого. Усы ничуть не красят его. Следовательно, тут нечто другое.
Поворачиваюсь к Зудову, смотрю на него в упор и спрашиваю:
— Интересно, на сколько вы договорились?
На лице Зудова явное недоумение. Я повторяю вопрос:
— На сколько вы поспорили, что отрастите усы?
Замечаю, как недоумение сменяется минутной растерянностью. Неужели я угадал?
Зудов отводит глаза. Он пытается «держать себя в руках», но это у него плохо получается.
— Не спрашиваю пока, — уверенно и настойчиво говорю я, — с кем вы поспорили. Спрашиваю — на сколько?
— Откуда вы знаете? — бормочет Зудов. Он старается вернуть утраченные позиции. — Может быть, не спорил…
Пропускаю мимо ушей это «может быть», бью в одну точку.
— Отвечайте, — десять рублей, двадцать, тридцать?
Зудов лизнул пересохшие губы. Он, видимо, почувствовал, что я не отступлюсь, а ему не на что опереться.
— Полсотни, — цедит он, злясь на свое бессилие.
Выдерживаю паузу и подвожу итог.
— Как будто вы смышленый парень, Зудов, а не понимаете, что вас просто-напросто разыграли. Да, да, — повторил я, наблюдая, как снова изменился в лице солдат, — разыграли самым явным образом… Тому, кто с вами спорил, не холодно и не жарко. Он в стороне, а вы…
Во взгляде Зудова и удивление и недоверие. Секунда, и он снова опускает глаза, стараясь скрыть свое состояние от меня.
Надо кончать.
— Так вот, — говорю я, — даю вам тридцать минут. Обратитесь к старшине, возьмите у него бритву и побрейтесь. Через тридцать минут зайдете ко мне и доложите.
Повернувшись не особенно четко, Зудов вышел.
Наедине с самим собой анализирую все, что произошло. Добился ли я победы? Трудно сказать. Эти несчастные усы — первое, несложное, хотя и непредвиденное столкновение.