Большой Скачок на Планету Крыс
Шрифт:
– Позвольте, – терялся Бандранян, – но мы же – не Гитлер!
– А надо ударить, а не придираться к честным сотрудникам! Приспособленцы! И не пугайте меня!
– Прекратите истерику, господин Дурен Коо! Не надо на нас плевать с академической высоты – плевков не хватит! Что вы себе позволяете? Нас не заплюешь! Мы сбили не один пиндосовский спутник, и всегда говорили, что они сами разбивались. Это вы никак не сможете назвать приспособленчеством!
Одним из наиболее загадочных деятелей корабельной науки был академик-физик Дзахан-Поллы из Тувалу. Никогда не расстающийся с красивым бубном из ослиной шкуры, он или медитировал в гамаке пилотской
– Не мешайте слушать духов.
– Мой бубен настроен на торсионные космические струны.
– Я беседую с Эйнштейном, пшел вон!
***
Как и на лунной базе, вторым соседом Гроша по каюте на линкоре снова стал назначенный начальником медсанчасти корабля лейтенант Гадюшенко. И на Луне, и на корабле худой изможденный атлет в свободное время поднимал гири и хвалился достигнутыми результатами. В условиях низкого лунного тяготения это были выдающиеся достижения, которым могли завидовать все земные богатыри.
Служба Гадюшенко в бытность его на «Домострое» заключалась в вынесении различных санитарных предписаний и запретов. Он круглые сутки инспектировал несколько лунных столовых на предмет наличия или отсутствия запрещенных продуктов, тараканов и крыс. Бесчисленные дегустации и пробы не добавляли ему веса, и Гадюшенко подозревал, что внутри него сидит солитер, который питается за троих. Рентген не обнаруживал хитрую и изворотливую тварь, поэтому приходилось пользоваться таблетками от нервов. Также нужно было обследовать продовольственные склады прапорщика Коростина. Работы было столько, что если бы не утренние занятия йогой с получасовым стоянием на голове, лейтенант давно бы уже свихнулся.
Он пытался и Илью вовлечь в свои утренние гимнастические упражнения:
– Илюха, пойми – голове для лучшей работы нужно хорошее кровоснабжение. Когда я становлюсь на нее, кровь с кислородом, сам понимаешь, вся туда и приливает. Кстати, очень хорошо помогает бороться с солитерами и глистами. Это я как врач говорю! Полчаса постоял на голове – и все, обеспечил ее кислородом на весь день.
Впрочем, утренний кислород не добавлял Гадюшенко оптимизма. Он был страшно озабочен, мрачен, мнителен, боялся подцепить СПИД, и каждую минуту мыл руки перед едой. Кругом, невзирая на его усилия, процветала вопиющая антисанитария. Прапорщик Коростин развел на своих продовольственных складах целый крысиный зоопарк – огромные чудовища перемещались там совершенно свободно, как отдыхающие по набережной Геленджика. Гадюшенко совершенно справедливо опасался при посещении складов, что подвергнется их нападению.
Между тем Коростин, вместо травли крыс полониевым чаем, ставил какие-то дурацкие механические крысоловки с дефицитными плавлеными сырками «Нежность». Гадюшенко подозревал, что под это дело Коростин просто списывает огромные партии сырков, загоняя их налево.
В столовых положение было не лучше. Кроме крыс, они еще кишели тараканами, но персонал и там не желал выполнять указания Гадюшенко по применению полониевой воды для промывки продуктов и влажной уборке столов и полов. В меню периодически обнаруживались запрещенные эстонские шпроты, молдавские овощи, грузинские фрукты и польские яблоки. В барах подпольно торговали грузинскими винами, содержащими все известные науке вредные вещества. Что было крайне обидно трезвеннику Гадюшенко – подведомственный лунный контингент употреблял эти пойла особенно охотно.
По прибытии с «Домостроя» на «Русь» в должности корабельного врача, Гадюшенко понял, что забот не убавилось. В подчинении у него оказались два медбрата: губастый и болтливый старший матрос Маркин, и просто матрос Никонин – задумчивый и вечно обиженный. Они поражали Гадюшенко феноменальной глупостью: вместо того, чтобы помогать лейтенанту, угадывать его мысли, проявлять служебное рвение, медбратья предпочитали прятаться по закоулкам и устраивать пустопорожние обсуждения смысла жизни. Между тем они не умели даже поставить укол – Никонин боялся крови, а у красноносого Маркина постоянно тряслись руки.
Доставлял заботы начальнику медсанчасти и штабс-майор Гробовой, жалующийся на слабость в членах из-за низкого тяготения.
– Вы, господин майор, гирями займитесь, – советовал Гадюшенко. – Йогой. На голове постойте. Профилактика – лучшее лечение-с.
– Она и так раскалывается от мыслей. Ты мне не гири, а таблетки давай, – требовал Гробовой.
Он стал чрезвычайно раздражителен, и Гадюшенко приходилось выписывать ему успокоительные пилюли, припасенные для личных нужд. Запасы быстро таяли.
***
Редактор корабельной стенгазеты «Слово» старший прапорщик Медяков пребывал в состоянии глубокой задумчивости. Газета отнимала немало душевных сил, поскольку сообщать было решительно не о чем, да и корреспондентов (кроме Крыстины Портянкиной) найти не удавалось. Портянкина, сказать откровенно, уже совсем не проявляла того энтузиазма, с которым когда-то начинала писать заметки. Приходилось придумывать темы и писать самому, хотя мысли занимало другое.
Он мечтал о новом звании и сочинял кандидатскую диссертацию на тему «Зачем американцы сообщают окружающим, зачем они идут в туалет?». Работа двигалась трудно, поскольку знакомых американцев у Медякова не было, в командировку к ним его не пускали, а литературные источники не очень много могли дать материала. На «Домострое» за неимением американцев Медяков провоцировал на их роль сожителей. Он, как бы невзначай спрашивал то Илью, то Извозчикова, то Гадюшенко – что они собираются делать? Не хотят ли пройти в туалет? А? Зачем? Почему не говорят вслух о своих намерениях? Кроме того, Медяков еще писал художественно-экономический роман «Два капитала», в котором скрещивал идеи о прибавочной стоимости с необходимостью покорения Полярной Звезды. В качестве образца он использовал книгу «Кавалер Золотой Звезды», и наизусть цитировал перед ужином слова автора – Василия Бубеннова из заключительной сцены: «Пока люди усаживаются и вполголоса разговаривают о том о сем, о чем обычно говорят за обедом, когда еще стаканы только налиты вином… мы тем временем окинем столы хотя бы беглым взглядом… Чего-чего только на них не было, и все в таких щедрых порциях, что посмотришь и невольно скажешь: да, народ здесь живет в достатке! Если подана баранина – то кусками в килограмм весом; если стоит жареная картошка – то облитая жиром и в огромных мисках; если подрумяненные гуси или куры – то расставлены они по всем столам; если мед – то в черепяных чашках, хоть зачерпывай ложкой….»
В этот момент у Медякова начинал сильно ощущаться живот, а рот наполнялся слюной. Прижав к животу подушку, Медяков продолжал цитирование: «… если подан хлеб – то непременно в ситах; если редиска – то красная стежка так и тянется из конца в конец; если молоденькие огурчики – то полные ведра… Еще следовало бы обратить внимание на вина, уже разлитые по стаканам и кружкам…».
Конец ознакомительного фрагмента.