"Болваны"
Шрифт:
Птицын пожал плечами: ему никто ничего не сказал.
– Я был членом жюри, - продолжал Виленкин, - международного жюри. Ваша работа случайно попала ко мне в руки. Неплохо, скажу я вам. Очень неплохо. Много спорного. Конечно, задор неофита, наивно полагающего, что он в науке первый и что до него никто ничего не писал... Не без этого... Но в целом весьма... весьма интересно. Особенно полемика с Великовским. Ловко вы его подцепили... И за дело... Я бы даже сказал: лягнули! Без всякого почтения к авторитетам...
Виленкин торжественно снял очки, положил
– С одним бы я только поспорил - с тем, что Сартр...
Внезапно он подскочил в кресле, расплылся в сладкой улыбке, резво обежал длинный стол под зеленым сукном, бросился к двери навстречу рыхлому гиганту в сером костюме с овальной плешью на темени. Птицын не предполагал в Виленкине эдакой прыти: обычно Виленкин держался со студентами с величественным добродушием щедрого дядюшки, потакая шалостям молодежи и отечески пестуя юные дарования.
– Василь Васильич! Очень рад. Вот Птицын. Талантливый бездельник! Впрочем, подает большие надежды. Диплом на общесоюзном конкурсе студенческих работ по гуманитарным дисциплинам, - заверещал Виленкин, пожимая руку вошедшему.
– В курсе, - сурово отрезал толстомордый гигант, с высоты своего роста небрежно окинув взглядом жалкую фигурку заморыша Виленкина. (Клиника голодания не пошла тому на пользу.)
Внешне гигант одновременно напоминал свинью (если глядеть на лицо) и жирафа (если бросить беглый взгляд на всю фигуру). Птицын вспомнил, как в зоопарке жираф переходил из одной клетки в другую, похожую на открытый сетчатый лифт и поедал сено, лежавшее на самом верху этого лифта. Синкретическое существо -- свинья-жираф - не понравилось Птицыну. К тому же неожиданно он заговорил высоким тенором в тоне приказа:
– Сведите Беня с Наховым. Пусть они поработают в паре.
– Непременно!
– сразу же согласился Виленкин, хотя и скосил тревожный глаз на Птицына.
Птицыну показалось, будто они обменялись быстрыми кивками, словно два масона, безошибочно вычислившие друг друга в беззаботной толпе праздных гуляк. Во все время ритуала взаимного приветствия Птицын терпеливо ждал, продолжая сидеть на месте.
Виленкин распахнул дверь и повелительно-капризно, по-женски протянул:
– Вале-е-е-ра!
– после чего шагнул вон из кабинета, старательно притворив за собой дверь.
Кресло Виленкина занял плешивый Василь Васильевич, который поначалу играл очками Виленкина, забытыми парторгом на столе, потом долго сверлил Птицына маленькими свиными глазками.
По сравнению с массивным туловищем он имел совсем крошечную голову, что только усиливало его сходство с жирафом. Птицын задумался о шее жирафа. Имеет ли тот в действительности шею или это часть туловища, сразу переходящая в задницу? Ведь как такового туловища у жирафа нет или, точнее, нет шеи. Чертовщина какая-то! Во всяком случае у свиньи шеи нет точно, а есть одна голова.
Свинья-жираф хотел его, видно, загипнотизировать, но Птицын знал по опыту, что его мало кто переглядит, поэтому не опускал глаз, нахально играя в гляделки. Василь Васильич засуетился,
– Владлен Лазаревич объяснил, зачем вызывали?
Он явно избегал говорить Птицыну "вы". Впрочем, небольшое неудобство первого свидания все-таки мешало ему сразу перейти на "ты". Следовательно, он предполагал сделать это в самом скором времени и устранить досадное смущение. Птицын ненавидел людей, с места в карьер ему "тыкавших", притом что часто он не мог им ответить той же монетой.
– Нет, не объяснил, - ответил Птицын громогласным басом, отчетливо артикулируя все гласные и согласные.
Гигант встал с кресла, сделал два гигантских шага к Птицыну и сунул ему под нос красную раскрытую книжечку, откуда Птицына сверлили те же маленькие свиные глазки из глубины плешивого черепа. Бесспорно, это было его собственное удостоверение, без подлога.
– Комитет государственной безопасности. Капитан ...кин.
Птицын как следует не расслышал фамилию: то ли Опенкин, то ли Опискин. "КГБ! Вот это да!..." Птицын привстал от неожиданности.
Гигант повернулся спиной к Птицыну, снова сделал два гигантских шага вдоль стола и опять уселся в кресло Виленкина. Теперь вид у него был вполне довольный собой. Он достал расческу из внутреннего кармана пиджака и принялся аккуратно расчесывать длинные пряди редких волос слева направо, поперек лысины. А потом справа налево. Наконец, спрятал расческу и лукаво поглядел на Птицына.
– Итак?
– осклабился Василь Васильич. Глазки у него сделались масленые.
Птицын вопросительно склонил голову, ожидая дальнейших вопросов.
– Как делишки?
– игриво поинтересовался Василь Васильич.
– Хорошо!
– не подлаживаясь под тон кагэбэшника, серьезно ответил Птицын.
– Тяжело грызть гранит науки?
– пошутил Василь Васильич.
– Не очень.
– Нравится учиться?
– В принципе, да!
– Что не устраивает?
– Методика русского языка.
– А-а-а! Понятно!
– сочувственно протянул Василь Васильич, явно разочарованный лаконизмом честных ответов Птицына.
– Ну что ты так зажат? Расслабься!
– с ласковым укором попенял он Птицыну.
Птицын вдруг обнаружил, что судорожно вцепился в подлокотники кресла.
– Да нет, ничего...
– промямлил он в ответ и, чтобы показать, что совершенно расслаблен, оторвался от подлокотников и помахал правой кистью в воздухе: вот, мол, как я!
– подивившись идиотизму своего жеста. Не к месту он вспомнил актерский анекдот, рассказанный Носковым. Носков изображал актера перед выходом на сцену: он корчил тупую рожу и, встряхивая руками, быстро приговаривал в нос: "Я свободен! Я свободен! Я абсолютно свободен!" - "Ваш выход!" Глаза Носкова вылезали из орбит, он круто наклонял голову вниз, делал руки по швам и деревянными шагами, на полусогнутых ковылял вперед. Этот анекдот имел бешеный успех у Люси Паншевой и Даши Шмабель.