Босс (не) моей мечты
Шрифт:
– Привет, дочка. Покажешь свою комнату?
– Марк, а ты вроде торопился домой? И с дороги устал, и…
– А ничего подобного, Татьяна. Не устал, и чаю с удовольствием выпью. Есть чай, Анна Степановна?
– Конечно, зятёк. И борщ есть, и куриные отбивные. Вы, поди голодные?
– Ух! Как давно я не ел домашнего борща, – протягиваю, потирая руки и замечая яростное лицо Танюшки.
– Папа, идем в мою комнату. Показу иглуски.
– Идем. Кстати, я подарки привез. Сейчас достану их из маминой сумки, а ты пока придумай место.
– А сто там? Показзы, –
Маленькая красавица, так похожая на Таню… Те же большие раскосые глаза, но карие в мою породу, аккуратный, чуть вздернутый нос.
Дочка хватает меня за ладонь и тянет в комнату. Усаживает на детскую кроватку и энергично высыпает из корзины игрушки.
– Вот миска. А вот кукла Настя, я ее осень люблю.
– А вот новые куколки, смотри, какие у них платья красивые.
– Ой, и платоськи на голове. Папа, давай их поставим на полку?
– Давай.
Поднимаюсь с места и подхожу к деревянному стеллажу. Оттесняю выстроенные в ряд куколки Ульяны, собираясь поставить подарки, но… Внимание привлекает спрятанная за игрушками коробка. В другой ситуации я бы бездумно ее передвинул, а тут… Из нее торчит кончик до боли знакомой мне вещи. Дрожащими пальцами открываю крышку и прикипаю взглядом к моему шарфу, забытому у Павлика дома – он тогда божился, что никакого шарфа не находил, старой, но любимой футболке, билетам в кино…
Грудь больно сжимается, а сердце вырастает до огромных размеров… Заполошно бьется в груди, словно ему в ней тесно. Толкается, мучительно мечется, страдает от внезапного понимания… Она собирала мои вещи. Она их собирала. Таня. Хранила. Мои. Вещи. Бля-ять… Следила за мной, боялась показаться на глаза. Брала то, что я забывал или бездумно оставлял в ее доме, как мусор…
– Папа, ты сто там смотлис? Будем иглать?
– Да, да, зайка моя. Сейчас, цветочек мой. Я только, я…
Под моими тряпками лежит дневник. Я прячу его под свитер и возвращаю внимание к Ульяне. Почитаю его потом, хоть это и подло… Я до безумия хочу узнать, что Танька писала.
Глава 20.
Глава 20.
Марк.
– Кушай, голубчик. Домашним, поди никто и не кормит, – со вздохом произносит Анна Степановна, подливая в мою тарелку борща.
– Марк не сильно от этого страдает, поверь, бабуль, – фыркает Танька, отправляя ложку в рот. – У него есть возможность питаться в хороших ресторанах. И вообще…
– Помолчи, квочка, – отрезает бабуля. – Дай мужика хорошенько накормить. Маркуша, тебе вкусно, зятёк?
– Бабушка, ну я же просила, – скулит Танюшка, поднимая на Анну Степановну укоризненный взгляд. – Мы не собираемся, мы… Никакой он не зять. И не станет им.
– Спасибо большое, очень вкусно. Вы правы – я очень люблю домашнюю еду, но никто меня ей не балует. Может, жениться? Как думаете, Анна Степановна?
– Дело говоришь. И Павлуше нашему жениться надо. А то ходите бобылями неприкаянными.
Под одеждой покоится Танькин
Танюшка семенит следом. Застывает, поднимая взволнованный взгляд.
– Ты прости за бабулю, – шепчет виновато. – Я на тебя не претендую. Можешь жить, как и прежде. Твоей свободе ничего не угрожает.
– Не претендуешь? – нависаю над ней, опаляя кожу горячим дыханием. – То есть я тебе совсем не нужен? Совершенно и бесповоротно равнодушен, так? Посмотри на меня и повтори. Скажи, Таня. Прямо сейчас скажи.
Танька сникает. Распахивает глаза и приоткрывает губы. Дрожит и словно уменьшается в размерах. Сам не замечаю, как цепляюсь за ее плечи своими лапами. Не позволяю ей уйти или отвернуться… Не понимаю, что на меня нашло?
– Отвали, Стрельбицкий… Отпусти, – дергает плечом она. – Увидимся на работе.
– Ты не ответишь?
– А зачем тебе я? Пополнить коллекцию страдалиц? Потешить самолюбие? Считаешь себя таким неотразимым, Марк? Расслабься, я… Никто не претендует на тебя.
– Ладно, Ларина. Вижу, ты не в настроении. Пошел я. До завтра. И чтобы без опозданий.
Спускаюсь на улицу и бреду по гололеду к машине. Не чувствую холода – проклятый дневник поджаривает кожу, как дьявольский огонь. Сажусь за руль и вынимаю тетрадку. Запускаю двигатель, то и дело косясь на дневник во время пути.
Слова меня будто зовут. Кричат, стонут, побуждают скорее открыть тетрадь и погрузиться в чужие тайны. Я звоню Анне Эдуардовне, спрашиваю о здоровье моих подопечных и только потом ложусь на диван. Включаю телевизор. Выключаю. Вновь его включаю, не желая сидеть в гробовой тишине. Открываю тетрадь и жадно читаю:
«Дневник Тани Лариной, ученицы 10 «А» класса».
Р.S. Если вы найдете этот дневник, позвоните мне по номеру 8*****. Кто прочитает без спроса – ждите неприятностей. Я не шучу. Читать чужие письма подло – будьте благоразумными.
Ну вот… Со вздохом переворачиваю страницу. Да, подло… Гадко и неправильно. Но я продолжаю читать.
«Май, 20**. Анька Искрицкая пригласила на дискотеку, но родители меня не отпустили. Папа сказал, что мне еще рано знакомиться с мальчиками, а Пашка криво улыбнулся и поддакнул ему в ответ. В общем, меня не пустили… Я прорыдала всю ночь. В школу пошла опухшая и некрасивая. Может, я всегда некрасивая? Вот бы знать? Я пыталась спросить у Павлика, но он сказал, что я мелкая прилипала, и ушел гулять со своими друзьями-отморозками».