Боя часов я так и не услышал
Шрифт:
– Ну, и скатертью дорога! – заявил Папа, после очередного представления, – Может, хоть комната освободится. Ты понимаешь, сынок, что мужчина должен строить свой дом, а не разводить мазню на бумаге?
Я не понимал, но знал, что лучше молчать, чем спорить. Этот урок все мы выучили слишком хорошо.
Итак, дядя Лео. Мы считали его сумасшедшим, пока, однажды, не стали встречать его потерянные рисунки. Они бродили по лестницам, бегали по коридорам и даже забирались к нам в комнаты. Лично я видел ланей с ветвистыми оленьими рогами, встречал несколько черепов, катившихся по ступеням со звуком сминаемой бумаги, а потом ко мне пришел
Плюс таких гостей – они не занимают много места. Минус – с ними совершенно не о чем поговорить. И они очень боятся испачкаться.
Кто-то рассказывал мне, что видел армию марширующих солдатиков, кто-то говорил, что замечал косяк огромных рыб, плывущих между первым и третьим этажом, а Томас как-то вспомнил, что видел улыбчивого висельника, который заглядывал в винный погреб и гремел бутылками, как цепями, вызвякивая что-то вроде Лунной сонаты Бетховена.
Впрочем, я бы не стал верить Томасу. У него тоже с головой не все хорошо.
Картины были цветными и черно-белыми, яркими и не раскрашенными, угловатыми и уродливыми, прекрасными и пленительными. Ну, большинство из них, исключая, разве что, трупы, которых Лео, как и раньше, старательно выводил в своем блокноте.
В конце концов, рисунков стало столько, что невозможно было уснуть – звук перелистывающихся страниц будил всякий раз, стоило кому-то из творений дяди Лео появиться у дверей. Сперва мы терпели это, а потом Папа сжег их всех в камине. Всех, кроме ангела – тот успел выпорхнуть в окно и с тех пор, иногда его можно увидеть на шпиле Дома под лунным небом.
Это случилось за несколько дней до того, как дядя Леонард пропал. Мы нашли его раскрытый блокнот на лестнице, ключ от мастерской на вешалке, а его пальто и белый шарф в корзине для грязного белья. Астрид долго винила отца за тот поступок, когда он избавился от рисунков, но тот так и не признал свою вину, считая, что в Доме и без того слишком мало места. Он иногда бывал упрям, кстати говоря.
Никто не искал пропавшего художника, решив, что тот отправился в очередное путешествие за вдохновением, да так и остался на дороге. В любом случае, он никогда не любил Дом, и куда бы он не ушел, там ему намного лучше.
Стараюсь пройти комнату дяди Лео, как можно скорее. Не хочу встречаться с его работами, если им снова придет в голову оживать.
…Тогда, в камине, рисунки сгорели быстро, а на утро Папа и дедушка выносили полные ведра золы, в которых отчетливо можно было увидеть обугленные кости.
2
До кафетерия можно было бы добраться и по лестнице, но как только Рейнхольд представил себе, сколько пролетов ему предстоит преодолеть, и сколько сотрудников Клиники встретить, ему сразу же стало не по себе. Он уже трижды нажал на кнопку вызова служебного лифта, и теперь покачивался с каблука на носок, в томительном ожидании. Шестнадцать этажей – это перебор. Он всегда считал, что хватит и четырех. Во всяком случае, наземных. То, что находится глубоко в земле, не учтено даже на планах здания. И добираться туда еще сложнее, чем выехать из города, где через каждые двести метров стоят блокпосты военных. Если, конечно, ты не обладаешь необходимыми документами. А среди персонала Хранителя, таких документов не слишком-то много.
– Доброе утро, герр Кестнер, – полноватый уборщик, с лицом хронического алкоголика отсалютовал ему шваброй, – Уже готовы к работе?
– Доброе утро, Ферн, – улыбнулся Рейнхольд, освобождая дорогу, – Да-да, рад вернуться на старое место.
И какого черта все в Клинике такие любопытные и приторно вежливые? Неужели здесь нет старой-доброй ненависти между коллегами, тайной злобы на вышестоящие чины и зависти к высоким окладам? Конечно, нет. Клиника платит всем столько, сколько нужно для полнейшего молчания. Наверное, большинство сотрудников даже не знают, где они работают на самом деле, когда выносят утки, подтирают полы и разглядывают пришельцев через камеры видеонаблюдения.
Со звоном открылись створки лифта, и Рейнхольд шагнул внутрь. Пахло моющим средством и дорогим одеколоном. Наверное, так было всегда, но сейчас Кестнер поморщился. Что-то сегодня ему явно действует на нервы. Может, сказывается кофе, а может – ощущение того, что все идет неправильно и совсем не так, как должно. Он уже испытывал нечто подобное больше полугода назад, и вот, полнейшее дежавю. Вероятно, нечто такое чувствует преступник, сбежавший с места преступления, не успев, как следует, замести за собой следы.
Экранчик с нумерацией этажей показывает шестой. Официально, это самый верхний этаж Клиники. А цифр на панели доступа всего семь. Нулевой этаж – подземная парковка и территория внутреннего склада. Чтобы попасть ниже, необходимо воспользоваться маленькой пластиковой карточкой, которая сейчас лежит у него между пропуском и бейджиком. Рейнхольд спохватился, прицепил его на лацкан халата, поправил в отражении, чтобы тот висел ровно.
Он нажал единицу, и створки с шумом захлопнулись. Мерный гул мотора, заглушенный зазвучавшей классической музыкой, почти убаюкивал. Да уж, что ему не помешает сейчас, так это крепкий сон, подальше от Клиники. И никаких телефонных звонков с желтым звуком. Его передернуло от одного воспоминания, а при мысли, с кем сейчас предстоит встреча, стало, и вовсе, тошно. Герр Кальцер всегда вызывал у него неподдельный страх, отвращение и изжогу.
Лифт мягко вздрогнул и остановился. Со звоном двери ушли в стороны, и в глаза ударил серый свет дождливого немецкого утра. На первом этаже огромные окна – отсюда открывался бы чудесный вид, если бы не бурлящий Страуб. Кажется, кое-кто из директоров Клиники утверждал, что вид лазурной реки будет успокаивать пациентов, но Рейнхольду что-то подсказывало обратное. В конце концов, у них не психиатрическое отделение, так кому какое дело до их душевного состояния?
Рейнхольд справился с собой, одернул халат и двинулся в сторону кафетерия – просторного белого помещения с прозрачными стенами и пластиковыми стульями, где иногда подавали подгоревшие гренки, пережаренную яичницу и сыроватый бекон. Единственное, что еще радовало – это крепкий черный кофе. Его еще не смогли испортить.
Посетителей немного – два или три пациента в дальнем углу, да парочка санитаров рядом с дверью. Рейнхольд небрежно махнул им рукой.
Ряд торговых аппаратов по правую руку убеждал Рейнхольда приобрести что-нибудь более существенное, но даже одна мысль о еде вызывала у него легкую тошноту. Конечно, стоило бы перекусить сейчас: когда сюда прибудут гости, времени на такие мелочи не останется, но кусок упорно не желал лезть в горло. Рейнхольд опустил купюру в автомат, выбрал бутылку минеральной воды и ушел прочь, так и не забрав сдачу.