Боярин

Галкин Роман

Я зову Борьку, а воевода тем временем пишет еще одну бумагу и заверяет ее печатью — это та самая грамота для загадочной ямы.

Задачу стрельцу по праву ставит сам военачальник. Я лишь киваю, когда он посматривает на меня, будто вопрошая, правильно ли говорит?

Ямская слобода, где Борька должен получить лошадь, находится по другую сторону крепости. Не желая нечаянной встречи с Залесским, наказываю стрельцу идти по стене, поднявшись на которую минуем несколько башен. Наконец покидаем крепость и по крутому склону спускаемся к покрытой льдом речушке. В моем мире здесь проходит Комсомольский проспект, а на вал поднимается один из путепроводов. Речушка естественно

Осколец. А вот храма Александра Невского нет. Возможно, еще не построили, а может, в этом мире его и не будет вовсе.

Если я правильно помню расположение оскольских слобод, то Ямская слобода находится слева от спускающейся от крепостных ворот дороги, справа Гуменская, а вон те прилепившиеся на крутом склоне домишки по эту сторону Оскольца — слобода Казацкая.

Возле большой рубленой избы, находящейся примерно на месте «Детского Мира», Борька получает лошадку и собирается уже отправиться в путь, но я не даю ему запрыгнуть в седло.

— Давай-ка, братец, пройдемся немного, — говорю вопросительно смотрящему на меня парню. — Хочу кое-что передать Светлейшему Князю на словах. Кое-что такое, что нельзя доверить бумаге. Надеюсь на тебя положиться можно?

— Дык, я ж… Да я… — стрелец от волнения из-за оказанного доверия не может подобрать слова, чтобы в полной мере выразить насколько надежным человеком он является.

— Ладно, ладно, верю. Я в людях разбираюсь, и сразу вижу — кому можно доверять, кому нельзя. Тебе, несмотря на то, что ты попутал меня с вороной, доверять можно. Иначе и разговора никакого не было бы. Тем более, что ты и сам оказался втянут в эту историю в качестве несостоявшегося убийцы.

— Да я…

— Молчи уже! И слушай.

За разговором выходим на заледеневшую после вчерашней оттепели дорогу. Где-то здесь в том Осколе находится улица Ватутина, и где-то здесь же проходил Екатериниский тракт, напоминанием о котором остались вытянувшиеся в линию старинные вязы пересекающие заболоченный луг на полпути между городом и селом Незнамово.

— Запоминай, Борис, что необходимо передать Светлейшему Князю, — останавливаюсь и кладу руку на плечо парнишки. — Скажешь, боярин Залесский имеет прямое отношение к покушению на князя. Понял? Действует он в сговоре с Бельскими. Запомнил? Подозревая, что я знаю о предательстве, Залесский хочет меня устранить. Потому оклеветали гвардейского старшину, которого князь оставил при мне. И расскажешь, как холоп Залесского толкнул твое ружье в мою сторону. Понял? Повтори.

Борька повторил все верно, хоть и заикаясь и спотыкаясь от волнения на каждом слове.

— Да, и вот еще что, — говорю, когда стрелец уже запрыгнул в седло. — Ты, если ребра болят, перетяни их чем-нибудь потуже — ремнем или тряпкой какой. Понял? Ну, давай, скачи.

Как только всадник скрывается за обвешенными черными кляксами вороньих гнезд вязами, поворачиваюсь, чтобы вернуться в крепость, и тут же растерянно останавливаюсь, буквально оглушенный неожиданно навалившейся тоскливой безысходностью. До сих пор с момента моего нелепого попадания в этот мир события вокруг кружили не останавливающимся вихрем, не позволяющим толком задуматься и осознать в полной мере все со мной произошедшее. Даже после ранения из-за большой потери крови я находился в каком-то полубредовом состоянии, не располагающем к размышлениям. А как только встал на ноги, так тут же влип в очередную заварушку и чудом остался жив. Но самое главное, рядом всегда находился кто-нибудь, на кого я мог положиться. Ну, или, вспоминая как под прибрежными зарослями меня мутузили Алексашка с Савелием, по крайней мере я думал, что могу положиться. А тут вдруг один посреди чужого серого холодного мира.

Грязный истоптанный снег, низкие крытые соломой избы, мрачная крепостная стена на взгорке и нависшие над головой тяжелые тучи, готовые обрушиться мокрым снегом — все это угнетающе действовало на мое сознание.

И куда мне сейчас идти? В дом к воеводе? И в качестве кого я там буду находиться. Ладно, пока болел после ранения, но сейчас вроде как здоров. А в качестве гостя вряд ли приглянусь Афанасию. Кому нужен такой гость, приносящий столько беспокойства: лекаря, который меня лечил, убили, в убийстве обвиняют моего же телохранителя, влиятельный столичный боярин из-за меня смотрит волком на хозяина. М-да… От такого гостя всякий захочет избавиться быстрее.

А самая главная проблема вовсе не с жильем. Уж на улицу не выбросят. Ежели не захочет воевода терпеть меня в своем доме, то наверняка определит куда-нибудь на постой — должна же здесь быть хоть какая-то гостиница для командировочных типа меня? Проблемой, если задержусь в Осколе, будет выжить. Наверняка Залесский вновь попытается ликвидировать нежелательного свидетеля. В очередной раз поминаю черта, который дернул за язык, сказать, будто я узнал этого горбоносого.

От князя каких-то действий скоро ждать не стоит. Если ему вообще до меня будет в столичных дворцовых интригах. Вообще-то, почему до меня? Залесский-то в заговоре против него замешан. Так что Петруха Князь Светлейший просто обязан отреагировать. Вот только сколько дней будет добираться до столицы Борька?

В задумчивости смотрю на выехавших из крепостных ворот двух всадников, и лишь когда те минуют мост, узнаю холопов Залесского. Не по мою ли душу? Отворачиваюсь и спешу скрыться в подвернувшемся проулке. Сделав несколько шагов, останавливаюсь из-за возникшей мысли о том, что эти двое могут отправиться в погоню за гонцом к Светлейшему. Прошло достаточно времени, чтобы столичный боярин узнал о миссии молодого стрельца. Хоть воевода и обещал хранить молчание, но стоит ли ему доверять?

Разворачиваюсь и снова выхожу на дорогу и, лишь когда один из всадников указывает на меня рукой, соображаю, что сделал глупость. Если они отправились в погоню за Борькой, то вряд ли станут отвлекаться на меня. А я все равно никак не смогу их остановить. Если же они ищут меня, то я сейчас сам облегчил им задачу.

Увидев, как скачущий впереди достает из-за пояса плеть, снова бросаюсь в проулок, затравленно оглядываясь по сторонам. Вдоль узкой улочки тянутся низенькие плетни, через один из которых пытаюсь перемахнуть, когда копыта уже стучат за самой спиной. Однако пересохшие ореховые прутья с треском рассыпаются, когда пытаюсь оттолкнуться от них руками, и я смешно падаю поперек рассыпавшегося заборчика, словно ледокол пробороздив лбом шершавый снежный наст по ту сторону.

Слышу ехидный смех остановившихся всадников, но его тут же перекрывает истошный женский крик:

— Вы пошто же плетень-то рушите, окоянные?! Федька! Федька-а! Где ты там есть?! Тут, не ровен час, хату по бревнышку разнесут!

— Чего орешь, дура? — раздается в ответ спокойный мужской голос.

Привстав на четвереньки, заползаю за плетень и осматриваюсь. Боярские холопы гарцуют на дороге, не решаясь в присутствии хозяев пересечь границу двора, и вопросительно поглядывая друг на друга. Оравшей бабы не вижу. А вот у дверей небольшого сараюшки стоит рыжебородый крепыш, держащий в руках охапку березовых полешек.