Боярин

Галкин Роман

— Чегой-то это? — задрав брови спрашивает он, глядя на нас.

— Бандиты это, — киваю на всадников, вытирая ладонью текущую с расцарапанного лба кровь.

— Сам ты бандит, — возражает тот, что с плеткой. — А ну вылазь сюда! Боярин с тобой поговорить желает.

— Вы никак людишки боярина Залесского? — вопросительно прищурив глаза, подходит ближе мужик.

— Я доверенное лицо Светлейшего Князя Петра Александровича Невского! — кричу, поднимаясь на ноги и отступая дальше от пролома в плетне.

— Чье лицо? — мужик переводит взгляд с всадников на меня.

— Доверенное, —

многозначительно указываю перстом в небо и, пока мужик смотрит на нависшие над головой тучи, продолжаю, кивнув на боярских холопов: — а это воры и разбойники!

— Я тебе, сученок, сейчас покажу, кто вор, — шипит один из всадников и направляет лошадь в пролом.

Заскакиваю за спину продолжающего ничего не понимать мужика, выхватываю у него одно полено и бросаю во всадника. Однако полено, прокрутившись в воздухе, врезается торцом в глаз лошади. Та, заржав, вздымается на дыбы и, переступив, разворачивается и обрушивает передние копыта на плетень, превратив в щепу очередную часть забора.

— Федька! — снова орет баба, и я наконец вижу ее.

Она стоит у низенького крылечка хаты, в своем сером одеянии практически не различимая на фоне такой же серой стены.

— А ну, пошто озорничаете?! Вот сейчас на вилы насажу! — слышу хриплый голос и, повернувшись, вижу выходящего со двора напротив седого мужичка с вилами в руках. За ним следует похожий на него молодой детинушка, крепко сжимающий отблескивающую отполированным деревом оглоблю.

— Мочи козлов! — кричу, завидев подмогу и выхватываю у рыжебородого еще одно полено.

— Федька! — истошно орет баба.

— Нут-кась, погоди, — перехватывает мою руку с занесенным поленом очнувшийся от ступора мужик и кричит соседям: — Пантюха, погодь! И Данилку свово окороти. Разобраться надо. Не видишь штоль, это ж боярина Залесского людишки. Нешто в обозе их ни разу не видел?

— Знаю я энтих воров, — прохрипел Пантюха, врезав плашмя вилами по лошадиному крупу и еле успев отскочить от взбрыкнувших копыт.

— То они Наську снасильничали, — плаксиво прогудел молодой, примеряясь, как бы половчее сшибить всадника оглоблей.

Поняв, что поддержка мне обеспечена, вырываю руку у рыжебородого и кидаю полено в одного из налетчиков. Однако промахиваюсь, и оно, перелетев узкую улочку и чиркнув о соседский плетень, падает во дворе седого, заставив взвизгнуть истошно лаявшую не видимую мне собачонку.

Тот всадник, в которого я метился, что-то крикнул товарищу, и они, развернув лошадей, поскакали прочь. Мечу в них третье полено, но оно падает далеко позади.

— Фух, отбились, — вздыхаю облегченно, вытирая с расцарапанного лба пот, перемешанный с кровью, и киваю на оставшиеся в руках мужика поленья: — Спасибо. Можешь уносить. Больше не нужны.

— Федька! — орет баба, мужик морщится, как от зубной боли, а я еле сдерживаюсь, чтобы не метнуть в нее полешком.

— Чего ж она орет-то так? — спрашиваю, не удержавшись.

— Дык, он ее вместо пустолайки и держит, — хохотнув, сообщает подошедший сосед.

— Энто кто кого держит-то еще! — орет от крыльца баба, у которой оказался чуткий слух, что очень редко сочетается с громким голосом.

— Эт вы чего ж наделали, мужики? Это ж людишки боярина Залесского, — снова заладил свое рыжебородый. — А нут-ка боярин щас воеводе пожалится, а тот стрельцов пришлет для расправы?

— Да я их за Наську, — Данилка потряс оглоблей, но седой прервал его, хлопнув по плечу.

— Погоди, сын. Федун накаркает — стрельцы и вправду заявятся. А ты кто ж таков будешь, человече? — перевел он внимание на меня.

— Я-а? — протягиваю с деланным удивлением, мол, да меня все знают. — Я доверенное лицо Светлейшего Князя Петра Александровича Невского.

Видя недоверие во взгляде мужика, киваю на рыжебородого:

— Он подтвердит.

— Я-а? — искренне, в отличие от меня, удивляется хозяин разоренного плетня.

— Чего ж тогда ты не поделил с этими иродами, что они не посмотрели на твое это, какое там, лицо? — вопросительно уставился на меня Пантюха.

— Узнал я об одном их нехорошем деле. Вот они и хотят избавится от опасного свидетеля.

— Тю, да про их нехорошие дела все знают, — машет рукой мужик. — Вона у ламских спроси, они такого порасскажут.

— Не знаю, чего там порасскажут ламские, но ежели я свижусь со Светлейшим Князем, да расскажу ему кое о чем, то живыми вы больше не увидите ни этих холопов, ни ихнего боярина — шпалу горбоносую.

— Ды ну? — седые брови полезли кверху. Мужичок бросил взгляд на рыжебородого и, встав так, чтобы тот не видел его лица, заговорщицки подмигнул. — А иди-ка ты, человече, отсюдова скорее. Не то и взаправду стрельцы нагрянут, да наваляют и нам, безвинным, по шеям из-за тебя.

Вытянув меня за рукав на дорогу, подтолкнул вдоль по улице.

— Иди, человече, иди, не мешкай, — и, сделав несколько шагов рядом со мной, шепотом добавил: — Свернешь направо в проулок, увидишь сарай обгоревший и свежий сруб. Там племяш мой Володька живет. Скажешь, Пантелей обождать велел.

Понятливо агакнув, ускоряю шаг, не обращая внимания на вопли бабы по поводу порушенного плетня.

10

В дом воеводы вернулся только после того, как наступили вечерние сумерки. На всякий случай меня сопровождали Владимир с Данилой. Однако ни Залесского, ни его подручных мы не встретили, а потому у крыльца я распрощался с парнями, пообещав, что в ближайшее время непременно возьму их к себе на службу. Честно говоря, с этим обещанием я загнул, и теперь чувствовал себя неловко. Но когда в теплой, сухой избе Владимира меня накормили вкусной похлебкой, то, охмелев от умиротворения и уюта, возжелал немедленно сделать что-нибудь хорошее хозяевам. А что я еще мог, кроме как наобещать с три короба? Вот и не уследил за своим языком. Дружески положив руку на плечи хозяина дома, русоволосого здоровяка с простодушным выражением лица, и наблюдая за снующими вокруг детишками, чье количество мне никак не удавалось сосчитать — то ли четверо, то ли пятеро, заверил, что непременно возьму его к себе на службу. Однако когда тот поинтересовался, что за служба такая? — ответил, мол, пока он официально не оформлен, знать ему об этом не положено. Но в жаловании обижен не будет, и вообще, жить отныне будет, аки у Христа за пазухой.