Брахман и история.Историко-философские концепции современной веданты
Шрифт:
Д. Чаттопадхьяя высказал не лишенную остроумия и, что более важно, небезосновательную гипотезу, что Будда был выразителем мироотношения и мироощущения именно свободных общинников, граждан этих аристократических республик, а община Будды и его последователей — Сангха является по своей сути видоизмененной древней общиной, где все были равны и подчинялись общим и одинаковым для всех правилам; в буддийской общине кодексом таких правил стала Виная — кодекс нормативов поведения буддийского монаха [68] .
68
Чаттопадхьяя Д. Локаята даршана. М., 1961, с. 525.
С этой точки зрения становится отчасти понятна буддийская идея всеобщего и вечного в этом мире страдания. Человек, собственно, страдает от изменчивости социальных условий. Если бы они были стабильными, человек мог бы не столь остро реагировать на преходящесть отдельных окружающих его вещей и явлений, ибо жизненный мир
Радхакришнан в значительной мере поддерживает этот взгляд, полагая, что деятельность Будды имела своей целью пропагандировать в иных условиях (и приспосабливать к ним) доктрины Упанишад, так что «Будда смотрел на себя не как на новатора, а только как на восстановителя древнего пути, то есть пути упанишад» [69] .
В задачу Будды входило вернуть человека от почитания многих богов и прочих сверхъестественных сил к почитанию подлинного единого Абсолюта, ничем в принципе не отличающегося от души человека, и для этого позволил старым богам стать образами буддийского «пантеона», чтобы не оттолкнуть людей от своего учения, но помочь им в осознании выражаемой Буддой истины. Старых богов Будда, по словам Радхакришнана, «приспособил» к своему учению, сделав их всех, однако, смертными, принципиально равными другим живым существам и, подобно всем прочим, нуждающимися в спасительном знании [70] .
69
ИФ, т. 1, с. 411.
70
Там же, с. 404.
Говоря о понятии duhkha в буддизме, Радхакришнан замечает: «Мы не можем не считать, что Будда переоценивает мрачную сторону вещей. Взгляду буддистов на жизнь, по-видимому, недостает мужества и уверенности. Когда он уделяет основное внимание печали, этот подход, хотя и не ложен, но и не истинен. Господство муки над удовольствием — всего лишь предположение. Ницше имел в виду Будду, когда говорил: “Они встречают инвалида, или старика, или мертвое тело и сразу же говорят: жизнь опровергнута”» [71] .
71
Там же, с. 317.
Важной представляется Радхакришнану буддийская эгология, или учение о Я, об индивиде и личности. Ей он посвящает (так или иначе) пять параграфов главы о буддизме в «Индийской философии». Начинает он с того, что отмечает изменчивость как главное свойство мира в буддийской религиозно-философской мысли. «Будда в основном стремится представить вселенную как постоянный поток — ниссатту, или небытие, ниддживу, или бездушность. Все существующее есть дхамма, или сочетание условий. Оно нереально, но нельзя сказать, что оно не существует» [72] . Вместе с тем в некоторых буддийских текстах, по мнению Радхакришнана, высказываются идеи, имеющие явно субъективистский характер и поддерживающие взгляд на мир как на нечто, существование чего креативной деятельностью субъекта; ярко выражен такой субъективизм, например, в концепции пратитья-самутпады (взаимозависимого возникновения) [73] .
72
Там же, с. 332.
73
Там же, с. 332 и 627.
В целом этот взгляд правилен. Действительно, «когда страдание признается частью нашего собственного самосотворенного бытия, а не как свойство внешнего мира или как следствие воздействия самопроизвольной силы вне нас самих (Бог), мы понимаем, что именно в нашей власти прекращение этого страдания при условии устранения нами его причины. Анализ признаков страдания показывает, что в каждом случае наши желания противоречат законам существования, но поскольку не в нашей власти изменить эти законы, то единственное, что остается, это изменить наши желания и, таким образом, направить наши устремления к достижимой и совместной с действительностью цели» [74] . Иначе говоря, идея страдания существовала в индийской культуре изначально, но устранение Буддой богов как начал, от которых зависит жизнь мира и его свойства, и низведение их до положения рядовых живых существ, хоть и более могущественных, чем прочие, но также подверженных всем законам материального мира, означало действительный рост субъективизма, если под этим термином понимать чувство ответственности человека за все,
74
Лама Анагарика Говинда. Психология раннего буддизма. Основы тибетского мистицизма. СПб., 1993, с. 53.
75
Бэшем А. Чудо, которым была Индия. 2-е изд. М., 2000, с. 260.
Вместе с тем такая субъективизация усилила сомнения в реальности объективных вещей. «На субъекте покоится мир; с ним мир возникает и с ним исчезает. Мир опыта целиком представляет собой тот же материал, как тот, из которого сделаны сны. Суровые факты мира представляют собой ряд ощущений. Мы не знаем, есть ли вещи, к которым относятся наши представления. […] Вещи — это только символы, выработанные умом для комплексов представлений» [76] . Существуют ли вещи реально в том виде, в каком мы их воспринимаем, или нет — неизвестно.
76
ИФ, т. 1, с. 332 – 333.
Не следует, однако, забывать, что буддисты отвергали не только понятие Абсолюта, но и понятие души, anatma была одним из основополагающих законов буддийского мировоззрения, и самой главной формой неведения было неведение о несуществовании индивидуального Я [77] , поэтому, когда речь идет о перерождении, надо помнить, что это только оборот речи, что никакого реального перерождения нет, ибо перерождаться просто некому.
Радхакришнан, обсуждая проблему индивидуального Я в буддизме, обращает внимание на интересный факт, до сих пор имеющий множество различных, иногда взаимоисключающих интерпретаций — «благородное молчание» Будды. Монах Ваччхаготта спросил Будду, есть ли эго; Будда промолчал. Тогда Ваччхаготта спросил, правда ли, что эго нет; Будда опять промолчал, и монах ушел. После этого Ананда спросил Будду, почему тот так и не ответил Ваччхаготте, и Будда объяснил: «Если бы я ответил, что эго есть, то подтвердил бы учение тех, кто считает, что эго вечно. Если бы я ответил, что эго нет, то подтвердил бы учение тех, кто считает, что эго уничтожается» [78] , а подтверждать крайности этернализма (шашватавада) и аннигиляционизма (уччхедавада) Будда не хотел — их следовало избегать как путей, уводящих человека от единственно истинного Срединного пути.
77
Пупышев В. Н. «Не-Я» в буддийской теории и практике. // Психологические аспекты буддизма. 2-е изд. Новосибирск, 1991, с. 34.
78
ИФ, т. 1, с. 337.
Это позволяет Радхакришнану утверждать, что Будда, хотя и отвергал идею о существовании эмпирического Я, все же не доходил до полного отрицания какой бы то ни было духовной реальности вообще. Если мы постулируем наличие в живых существах бессмертной души, оживляющей их, то постепенно выходим за рамки доступного нам опыта. У нас нет оснований ни утверждать, ни отрицать существование души, существование неизменного эго, поэтому любые рассуждения о нем будут бесплодными [79] . Именно по этой причине Будда хранил «благородное молчание» в ответ на вопросы об эго.
79
Там же, с. 337 – 338.
Немаловажно, с точки зрения Радхакришнана, исследование такого известнейшего памятника буддийской мысли, как «Милиндапаньха». Это, считает мыслитель, первый шаг буддийских философов в сторону от исконной традиции к полному и радикальному отрицанию Атмана. «Когда мы переходим от непосредственного учения Будды к его истолкованию Нагасеной и Буддхагхошей, мы видим, как молчанию или агностицизму первоначального учения Будды придается негативный характер. Буддистская мысль отрывается от родительского ствола и пересаживается на чисто рациональную почву» [80] . Нагасена, буддийский мудрец, одно из двух главных действующих лиц «Вопросов Милинды», прямо и открыто декларирует несуществование души, утверждая, что за такими словами, как «я», «личность», «атман» и т. п. не кроется никакая самостоятельная, ни от чего не зависящая реальность. «Подобно Юму, Нагасена утверждает, что в нашем опыте мы нигде не находим ничего, что отвечало бы понятию Я» [81] .
80
Там же, с. 340.
81
Там же, с. 343.