Брак по-эмигрантски
Шрифт:
Никогда не устает,
И как будто вечный праздник,
Бесконечный Первомай…
Ты не любишь русский Брайтон?
Кто же звал? Не приезжай!
Я молча протянула листочек Рвачёву.
— Ты не просто злая, ты очень злая!
— Не нравится — не ешь!
— Нравится! Очень нравится! Ты — необыкновенная женщина! Твой муж — болван!
— Это я уже слышала. Поедем. Хватит сидеть!
Мы сели в машину. Молча ехали
— Это университет? — спросила я.
— Нет, это — отель. Пойдём, отдохнём немножко…
Университета я так и не увидела.
На прощание Рвачёв достал из дипломата толстый пакет и протянул его мне.
— Вот, банковские счета и другие бумаги от адвоката твоего мужа получил. Посмотри, подумай, и свои соображения изложи мне. Лучше в письменном виде.
Я удивлённо посмотрела на своего адвоката.
— Я думала, это твоя работа!
Рвачёв сразу побагровел и взъерошился.
— Во-первых, ты его дела лучше знаешь, а во-вторых, я думал, что тебе это самой интересно!
— Ладно, не кипятись, посмотрю!
До суда оставалось десять дней, он должен был состояться почти в тот же день, когда у нас была бы годовщина свадьбы.
Вот тебе и ирония судьбы!
ДОЧКА
Когда я пришла домой, мама сидела у стола и читала какие-то листочки, мелко исписанные знакомым почерком.
— Письмо? От кого? — спросила я.
— От Славки, из Ленинграда. Хочешь, почитай.
Я взяла письмо.
10.12.92
Санкт-Петербург
Здравствуй, моя дорогая!
Стою перед тобой на коленях и, повинно опустив голову, прошу не казнить, моя повелительница! Так безобразно редко, наверное, никто тебе не пишет!
Сколько я помню, каждый раз начинаю письмо и пытаюсь найти какое-то оправдание своему непростительному поведению. Все твои письма получил. Спасибо и тебе, и тем добрым людям, которые перевозят их, звонят мне, разыскивают, когда я бываю в отъездах, и всегда участливы, и всегда хорошо отзываются о тебе. Я уверен, то очарование, которым ты обладаешь, действует на людей, и все они оказываются готовыми тебе помочь.
Я ещё и ещё раз благодарю Бога, что судьба привела меня в наш институт, где я нашёл друзей и тебя и как-то вошёл в твою жизнь. Вошёл, может быть, очень неуклюже, но искренне, без хитростей, с чувством доверия во всём.
Теперь, когда позади много лет нашему знакомству, когда мы прошли разные жизненные дороги, то оказались одинаково несчастливы. Ты оказалась несчастливой от многократных попыток найти своё счастье, а я — от того, что ни разу не попытался.
Ты меняла образ жизни, меняла стиль жизни, наконец, поменяла страну жизни. Я же не менял ничего, а результат почти такой же. Впрочем, может быть, и не всё так, наверное, в деталях не так, но в конце жизни только можно будет сказать, что же было правильно, а что — нет.
Всё, что я пишу тебе, я мысленно обращаю к себе. Я больше кляну себя за неудавшуюся жизнь, за собственное бездействие, за ожидание того, что в жизни всё равно всё хорошо сложится. Вот какой наивный!
Состояние моей души достойно декаданса начала этого века, хотя за окном грядёт век будущий. Что делать? Как жить?
Такое настроение — причина того, что я так редко пишу тебе. В душе пустота и нищета. Впечатление, что я «выработался» физически и морально. Нет рядом хоть какой-то опоры. Конечно, есть друзья, но нет нужной души.
Недавно посмотрел вновь «Три сестры». Пожалуй, только сейчас я начинаю понимать Чехова, ведь его короткая жизнь оборвалась не только из-за болезни, но и из-за того, что рядом было блестящее общество интеллектуалов, а нужной души не было.
А вообще, что я хочу тем самым сказать? С твоим отъездом в Питере у меня не осталось ни одного дома и ни одного человека, с которым бы я был так духовно близок. Со временем я всё больше и больше это ощущаю. Нет рядом тебя — постоянной пружины творческой, духовной и интеллектуальной жизни.
Вернусь к твоим письмам. Ну, во-первых, все они хранятся. Во-вторых, из твоих фотографий я могу уже собрать несколько альбомов. В-третьих, я завидую твоей способности писать письма. Ты это делаешь легко и очень интересно. Я читаю твои письма и чувствую твою торопливость — скорее рассказать, скорее объяснить, быстрее закончить мысль. И всё ты успеваешь: и дома, и на работе, и отдыхать, и как-то заботиться о других.
Я уверен, что твоя жизнь значительно отличается от моей в материальном плане. Стыдно признаться, но на сегодняшний день я и мне подобные — инженеры, программисты, учёные — самый низкооплачиваемый слой общества. Кто бы мог подумать, что когда-то мы станем ненужными этой стране, которую называем родиной? Правильней сказать не стране, а тем людям, что пришли сейчас к власти. Они называют себя демократами и очень хотят понравиться вашему президенту и американской элите. Ведь всё это случилось на наших глазах, как-то незаметно. А по сути, произошёл немыслимый обман народа, его честной трудовой части. Зато сейчас у нас «жируют» всякие барыги, спекулянты, дельцы теневой экономики. Жуткая инфляция им не страшна, потому что кругом коррупция. Наш Ельцин свои провалы в управлении страной пытается перевалить на противников экономических реформ. Что будет дальше? Боюсь, возможна гражданская война. На душе скверно. О культурной жизни писать не берусь. Уже два года почти нигде не бываю, редко в кино. Езжу только в командировки и к маме, в Карелию. Дни летят быстрее, чем листки отрывного календаря. Круг интересов и желаний сузился до прожиточного биологического минимума. Хотя за окном шумит и куролесит другая, пресыщенная жизнь. Доступным для меня осталось лишь наблюдение этой жизни.
В последнем письме ты как-то очень строго и без каких-либо прикрас говоришь о мужчинах. Во многом я согласен с тобой, но видеть тебя феминисткой не хочу. Надеюсь, что многое у тебя уладится, и ты сама сумеешь навести душевный порядок.
С наступающим Новым 1993 годом тебя, дорогая! Привет дочке! Даст Бог — свидимся.
Целую.
Слава.
Я подошла к маме и обняла её.
— Чудесное письмо! Мама, а почему ты за Славу замуж не вышла?
— Во-первых, он не звал. Мы очень дружили, но о любви никто не говорил. А во-вторых, я была дура, которая искала Алена Делона. Нашла, теперь есть ты! И слава Богу!
МАМА
Я взялась за финансовые бумаги Гарика. По моей просьбе друзья раскопали свои архивы и принесли чеки, которые дарили нам на свадьбу. На обратной стороне каждого чека стояла аккуратная подпись Гарика. Все они были датированы 31 декабря 1991 года. В этот же день по банковским документам было видно, что Гарик положил на свой счёт приличную сумму.
Так же можно было проследить, что деньги за медицинскую страховку, обещанные мне за оплату обручального кольца, Гарик положил в свой банк. Причём, в день покупки кольца Гарик пихал в нос продавцу свою кредитную карту и прикидывался бедным и несчастным, а на его счету лежали деньги, как минимум, на три подобных кольца, а я, дура, пожалела его и заплатила всё сама, полностью оголив свой счёт в банке. Деньги на свадьбу у него тоже были, брать в долг не было необходимости.