Брамс. Вагнер. Верди
Шрифт:
В этом весь Верди, реалист. И как реалист он умел держать себя так, чтобы не потерпеть урона. Если он чувствовал себя зависимым от публики, то он столь же хорошо знал, насколько зависели от него импресарио и издатели. С несгибаемой энергией он оберегал свои творческие и материальные интересы. Взрывы его темперамента во время репетиций наводили страх. Его ученик Муцио пишет из Милана: «Я хожу с маэстро на репетиции и с сожалением вижу, как он себя изводит. Он кричит в отчаянии. Он топает ногами, будто нажимая на педали органа. Он покрывается потом, так, что капли капают на его партитуру. От одного его взгляда, одного его знака певцы, хористы, оркестр вздрагивают, как от электрической искры…» Верди хорошо знал по опыту, насколько осуществление его художественных намерений зависело от певцов, которых он получал в свое распоряжение и для которых он работал. Участие Женни Линд стало одним из условий контракта,
Здесь хочется сделать небольшое отступление и рассказать о почти бурлескном эпизоде, происшедшем в 1845 году. Он дает представление о нравах и обычаях того времени. Верди взял на себя обязательство написать оперу для театра «Сан-Карло» в Неаполе. В марте 1844 года он выпустил на сцену «Эрнани», в ноябре «Двое Фоскари», а три месяца спустя «Жанну д’Арк». Он, безусловно, устал и был немного нездоров. В апреле верный Муцио пишет, что маэстро вновь чувствует себя хорошо, но что с «Альзирой», заказанной для Милана оперой, выходит загвоздка. Тадолини [258] , которая как примадонна назначена на главную партию, ждет ребенка, и импресарио в качестве замены ангажировал английскую певицу Анну Бишоп [259] Верди ее ни во что не ставит. Он знает ее, ибо она незадолго до того пела в Риме в «Двое Фоскари».
258
Тадолини Эуджения (1810—?) — итальянская певица-сопрано, обладавшая значительным актерским мастерством.
259
Бишоп Анна (1814–1884) — английская певица-сопрано, концертировавшая по Европе и Америке. В течение двух сезонов пела в Италии.
Дальше выясняется, что Верди объявил себя больным, и прилагается медицинское свидетельство. «Состояние маэстро диагностируется как Anorexia и Dispnoea [260] » — сообщает Муцио своему благодетелю Барецци, который так же заботится о нем и его образовании, как в свое время это было с молодым Верди. Флауто, импресарио, однако, тоже не из новичков. «С невероятным сожалением, — пишет он Верди, — узнал я из ваших сообщений от 25 и 26 апреля, что Вы плохо себя чувствуете. Но состояние, от которого Вы страдаете, безобидно. Для лечения не нужно ничего, кроме пары глотков вермута и быстрейшего отъезда в Неаполь. Вы можете быть уверены, что здешний воздух и наш возбужденный Везувий быстро приведут в порядок все Ваши функции, и прежде всего восстановят аппетит. Решайтесь же, приезжайте немедленно и избавьтесь от общества врачей, которые могут только усугубить недомогания, от которых вы страдаете. Воздух Неаполя и к тому же добрый совет, который я готов Вам дать, излечат Вас, как только Вы будете здесь. Ведь я тоже когда-то был доктором, но оставил все это жульничество».
260
Отсутствие аппетита и одышка (лат.).
Верди остался непоколебим. «Бесконечно сожалею, — отвечает он импресарио, — что вынужден писать Вам о своей болезни, которая не столь безобидна, как это Вы, по-видимому, полагаете. Глоток вермута здесь не поможет. Поверьте, что возбужденный Везувий совсем не то, что нужно мне, чтобы снова привести в порядок свои функции. Что мне нужно, так это покой. Я, к сожалению, не в состоянии немедленно приехать в Неаполь, куда Вы меня столь дружески приглашаете. Если бы я мог, то не послал бы Вам медицинское заключение. Я сообщаю Вам об этом и предоставляю Вам право предпринять все шаги, которые Вы сочтете необходимыми, я же со своей стороны буду делать все, чтобы восстановить здоровье». Каждому понятно, что разрыв контракта мог иметь для Верди серьезные финансовые последствия. Но он чувствовал себя уверенно, ибо знал, что нужен Флауто.
Последний пытается прибегнуть к закулисным маневрам, о чем свидетельствует одно из писем Муцио: «Флауто сказал господину Каммарано [автору либретто «Альзиры». — Авт.] и Фрасчини [участнику труппы. — Авт.], что он готов согласиться, как о том просят, с переносом премьеры на один месяц и с участием Тадолини. Но маэстро не хочет обещаний, он требует письменной гарантии. Когда Каммарано пошел к Флауто, чтобы получить ее, тот не захотел дать ее. Какой подлец!»
Верди взял верх. Премьера была передвинута на 12 августа. Тадолини родила ребенка и спела Альзиру.
Его договор содержал наряду с намечаемой датой постановки условие, что текст либретто будет предоставлен ему за четыре месяца до премьеры. Но даже такой короткий срок выдерживался не всегда. В последующие два года Верди при подобных же условиях снова показал на сцене три оперы. Такая беспардонная перегрузка вполне могла истощить самую плодородную почву. Во всяком случае, она объясняет список потерь, в который по необходимости оказываются внесенными многие произведения раннего периода творчества, когда их начинают серьезно проверять на жизнеспособность.
Верди сам своими шедеврами установил масштаб безусловно необходимой высоты, причем наряду с музыкальными здесь играют определяющую роль и драматургические критерии. В последние годы предпринимались попытки вернуть к жизни почти все его на какое-то время забытые оперы. Самое богатое в музыкальном отношении и самое зрелое из этих произведений, «Арольдо» («Гарольд», более поздняя редакция «Стиффелио», потерпевшего неудачу из-за цензурных искажений), в драматургическом плане едва ли может быть приемлемо. То же самое относится и к «Корсару», в котором при совершенно абсурдном либретто имеются моменты истинно великого искусства. В противоположность этому «Луиза Миллер» и «Двое Фоскари» при всей своей мелодраматичности обладают преимуществом значительно более прозрачной диспозиции. Последнее достоинство, видимо, способствует и необыкновенному успеху «Макбета» (1847), той из ранних опер Верди, которая лучше других выдержала проверку временем. Правда, ее окончательная, основательно переработанная редакция (1865) относится уже к периоду самого зрелого мастерства Верди. О своем участии в создании либретто, которое ближе, чем это обычно имело место, придерживается построения шекспировского оригинала, Верди говорит в письме Тито Рикорди (4 апреля 1855 года): «Я сам сделал оперную обработку, более того, я сам написал всю драму в прозе, с членением на акты и сцены вплоть до деталей, с обозначением вокальных частей…»
Опера без какого-нибудь любовного мотива встречается редко. То, что Верди вопреки всем оперным обыкновениям отважился на такое, свидетельствует об отсутствии у него каких-либо предубеждений и о его вере в Шекспира, которого он называл «отцом всех нас». Как это часто бывает, Верди не был до конца доволен результатом. Новая переработка является основательной критикой первой редакции, созданной за восемнадцать лет до того. При этом можно с восхищением отметить, что, несмотря на такие обстоятельства, не возникло никаких стилистических противоречий. Если бы мы не имели под рукой для сравнения первоначальную редакцию, мы нигде не смогли бы обнаружить изменений и добавлений, хотя их превеликое множество.
Поправки касаются таких деталей, как более тонкое выполнение фигур сопровождения, более зрелый, более драматический стиль речитативов, более впечатляющая редакция появления духа Банко в сцене пира, которая в остальном осталась почти без изменений. Последнее относится и к ночи убийства в замке Макбета, и к великолепному финалу, завершающему этот акт. Сцена заклинания в третьем акте была дополнена балетом, который, очевидно, написан без желания. Новая редакция предназначалась в первую очередь для Парижа, где балет всегда считался необходимостью. Самыми ценными новыми добавлениями являются ария леди Макбет во втором акте, заменившая богато расцвеченный, но совершенно пустой номер первой редакции, основательная трансформация заключительного дуэта в третьем акте, хор изгнанных шотландских патриотов, которым начинается последний акт, великолепно фугированная музыка сражения, которая заменила расхожие фанфары, и хор победителей, очень выгодно завершающий довольно блеклую заключительную сцену первой редакции.
Весьма показательно, что композитор не нашел нужным изменить ни одной ноты в важной сцене оперы — в лунатической сцене леди Макбет. Этот эпизод длится неполных десять минут. Но он является не только сердцевиной, вершиной всего произведения — это заметит каждый слушающий постановку, — но и первым шагом по целине в мир выразительных возможностей, к которым он до сих пор приближался лишь ощупью и благодаря которым он поднялся до высших достижений своего искусства. Подобные вершины есть во всех поздних произведениях Верди. Но превзойти эту лунатическую сцену по интенсивности выражения ему ни разу не удалось, а в последовавших непосредственно за «Макбетом» операх — «Разбойниках», «Корсаре», «Битве при Леньяно», «Луизе Миллер», «Стиффелио» — вообще нет ничего, что могло бы сравниться с ней. Линия развития Верди похожа на крайне нерегулярную кривую. Здесь, на тридцать четвертом году жизни, она внезапно скачком поднялась до высоты, держаться на которой у него еще долго не хватало сил.