Братоубийцы
Шрифт:
Открыл учитель глаза, лицо его просветлело. «Вот что значит верить! – подумал он. – И если такая сумасбродная идея победила, то что говорить о нашей идее. Я слышу, как трещат устои мира». Он застонал: «Удастся ли мне увидеть избавление? Увижу ли я справедливость на земле?» Вся его жизнь молнией пронеслась перед глазами. Он был учителем в Янине, его схватили, бросили в тюрьму; побои, сырость, голод изувечили его тело; вышел он из тюрьмы развалиной и приехал сюда, к себе в деревню, умирать. Он каждый день был при смерти, но вспоминал Бен Иегуду и держал зубами свою душу – не умирал. И когда видели друзья его бледность и пугались, он вспоминал Бен Иегуду и говорил им, улыбаясь: «Как я могу умереть, когда
Вдруг учитель насторожился: кто-то остановился у калитки. Жена его встревоженно вскочила: кто бы это мог быть? Вышла неслышно босиком во двор, прильнула к щели в калитке, увидела рясу, бороду, все поняла. Вернулась в дом.
– Отец Янарос, – тихо сказала она. – Открыть ему?
– Не открывай, – ответил учитель. – Снова заведет речь о Боге. Надоело.
Оба затаили дыхание, ждали... Вскоре послышался шум удаляющихся шагов.
– Жаль человека, – сказал учитель. – Ходит, как потерянный.
Учитель засунул руку под подушку, достал измятую тетрадку, которую ему принес вчера тайком Стратис, солдат. «Мне поручил Леонидас передать ее тебе, учитель. Ты, говорит, знаешь, кому ее отослать», – сказал Стратис. Глаза его наполнились слезами, он смутился и ушел.
Учитель покачал головой. «Ушел и он, – пробормотал он, – жалко ребят. Не за великую идею погибают». Леонидас был его дальним родственником по матери, что была родом с Наксоса. Иногда он тайком приходил к нему, и они беседовали. Еще зеленый, не оперился, в голове одни мечты. Любил он девушку, говорил о ней и краснел. Она тоже была студенткой. И в первый день, когда они познакомились, отправились в поход за город и носились там, как новорожденные козлята. Нежная зеленая травка, пахло сосной и горячими камнями, цвел миндаль, уже прилетели первые ласточки. В полдень, когда стояла сильная жара, расстегнула девушка блузку, и между двух древних колонн показалось прохладное многогрудое лоно, вечная любовь человека – море. Как таинственны юность, любовь и море – эти три прекрасные сестры Хариты! С той минуты, как увидел он море между колонн, держа в своей руке руку не знакомой ему до вчерашнего дня девушки, почувствовал он, что и его сердце, и трава, и море, и вечность – одно. Получила смысл его жизнь; он взглянул вокруг себя и увидел удивительный новый мир: порхали огромные – больше ладони – бабочки; земля издавала аромат жаркой плоти, бедра гор маняще сверкали, словно женское лоно.
Полистал учитель измятую тетрадку, и руки его задрожали: словно приподняли камень со свежей могилы. Только позавчера пробила ему сердце пуля, и он повалился на землю, к ногам Стратиса. И тот взвалил его на спину, чтобы не достался партизанам, и отнес его в Кастелос. И его похоронили. Только и успел достать из-за пазухи тетрадку и передать ее Стратису.
Почерк мелкий – где ручкой, где карандашом. Иногда буквы почти не видны, расплылись, точно капнула на них слеза; несколько страниц залиты кровью.
Поднял учитель голову.
– Жена, – сказал он, – если кто постучится, не открывай.
VII
.
25 января. Сегодня утром мы нашли у ущелья трёх замерзших солдат. Ноги торчали из-под снега, поэтому мы их и обнаружили. С ними был один партизан, в летнем хаки, без куртки, босой. Он был ранен в ноги и тащился вместе с солдатами. И все четверо, крепко обнявшись, прижимались друг к другу, чтобы согреться.
29 января. Любимая моя, сегодня ночью я видел самый удивительный и несуразный сон, какой когда-либо мне снился. Я не могу понять, что он значит, но сердце у меня все еще не на месте. Представляешь, мне снилось, что я был маленькой рыбкой и рыбка эта кричала.
Я как будто бы был в море, глубоко под водой,
Марио, любимая, если мне долго еще придется пробыть в этих диких горах, я тронусь. Мне надо думать о тебе, моя Марио, думать и день и ночь, чтобы не сойти с ума.
1 февраля. Сегодня весь день я был с тобой, Марио. Весь день я вдыхал неуловимый сладкий аромат, будто расцвел во мне миндаль. Как в тот день, помнишь, год тому назад? 1 февраля? Когда я впервые тебя встретил! Помнишь, мы отправились в Суний посмотреть на храм Посейдона? Мы взяли с собой немного хлеба, много-много апельсинов и Гомера. Цвел миндаль; земля была покрыта нежной молодой травой; новорожденные козлята прыгали по теплой земле, и сосны – ты помнишь? – благоухали, словно мёд. А над нами в высоте стояло солнце и согревало нас. Две маленькие счастливые букашки бродили среди камней, а Гелиос-отец взирал сверху и любовался нами.
На тебе была розовая весенняя блузка и белый бархатный берет, из-под него выбивались два непокорных локона, игравшие на ветру. Мы шли быстро-быстро. Каким молодым, каким девственным был мир, какими зелеными были деревья, каким голубым – небо, полное любви! Как я состарился за один год! Тогда не было в моей жизни еще ни одного убитого, а теперь горы трупов, и я сижу на них, и сердце у меня окаменело. Помнишь, мы говорили о Гомере, и нас раскачивали, будто волны, его бессмертные стихи. Какое это было счастье! Вдруг ожило в моем сердце Священное Писание, Ветхий Завет нашей расы – Гомер. Мы чувствовали, как великая песнь входит в нас, как смеется она и рокочет, будто море. Среброногая Фетида выходила из священного Средиземного моря, держа в руках сверкающие – медь, золото, божественный чекан, – новые, только что из рук Бога, доспехи для своего сына. Что за украшения нанес на них своим мудрым искусством хромоногий бог! И мы держались за руки, и, стоя под соснами, в потоках весеннего солнца Аттики, глядя в море, громко, во весь голос, читали божественные строки:
И вначале работал он щит и огромный, и крепкий,
Весь украшая изящно; кругом его вывел он обод
Белый, блестящий, тройной; и приделал ремень серебристый.
Щит из пяти составил листов и на круге обширном
Множество дивного бог по замыслам творческим сделал.
Там представил он землю, представил и небо, и море,
Солнце, в пути неистомное, полный серебряный месяц,
Все прекрасные звезды, какими венчается небо:
Видны в их сонме Плеяды, Гиады и мощь Ориона,
Арктос, сынами земными еще колесницей зовомый;
Там он всегда обращается, вечно блюдет Ориона
И единый чуждается мыться в волнах Океана.
Там же два града представил он ясноречивых народов:
В первом, прекрасно устроенном, браки и пиршества зрелись.
Там невест из чертогов, светильников ярких при блеске,
Брачных песней при кликах, по стогнам градским провожают.
Юноши хорами в плясках кружатся; меж них раздаются
Лир и свирелей веселые звуки; почтенные жены