Братоубийцы
Шрифт:
Услышав его тяжелое дыхание за спиной, обернулся капитан, увидел прямо перед собой коренастого, разъяренного, метавшего молнии священника. Ненавидел и боялся он этого семидесятилетнего неистового попа, чувствовал, что из глаз у того рвется наружу какая-то мощная безмолвная сила, готовая опрокинуть его. С помощью своих дароносиц, евангелий, епитрахилей, псалмов и заклинаний правил козлобородый этот поп страшными невидимыми силами. И капитан, хоть и был смельчак, боялся его. Он снова повернулся к нему, посмотрел и топнул ногой.
– Что ты на меня так смотришь, отец Янарос? Ступай,
– Тебе не стыдно? Не боишься ты Бога, кир2 капитан? –проговорил старик низким сдавленным голосом.
Капитан стиснул хлыст, поднял руку, словно хотел его ударить. Но отец Янарос подошел к нему вплотную, его борода касалась лица капитана и царапала его. Голос его вдруг охрип.
– Да ты человек ли? Правильно зовут тебя люди Мясником! А что за барашков ты режешь? Открой глаза, посмотри: это же твои братья. Братья твои, несчастный!
– Я тебя поставлю к стенке, козел! – прорычал капитан, схватил отца Янароса за руку и оттолкнул. – Подожди, придет и твой черед!
– Придет и мои черед, кир капитан, уже пришел. Ставь меня к стенке. Мне стыдно, что я живу.
– Я тебя убью тогда, когда захочу этого я, а не ты. Уходи!
– Не уйду. Я буду кричать!
Он повернулся к солдатам, высоко подняв над головой дароносицу.
– Хватит крови, дети мои. – закричал он. – хватит уже!
Капитан налетел на него, схватил за бороду, зажал рот.
– Скажи это своему сыну-предателю, болгарскому прихвостню!
Но отец Янарос вырвался из рук капитана и двинулся к солдатам.
– Дети мои! – снова закричал он, – не слушайте, когда вам говорят: «Убивайте!». Поднимите голову, крикните: «Не будем убивать!» Слышите? И не бойтесь. Кто склонился пред Божьим игом, тот свободен, а кто сунул шею в ярмо людей, – тот раб. Свобода, дети мои, свобода!
Капитан поднял хлыст, кинулся к священнику, но сержант Митрос, добродушный румелиот3, подскочил к старику и оттащил его. Тут подбежали и солдаты. Священник рвался из их рук, пытаясь освободиться.
– Оставьте меня! – кричал он. – Мне стыдно жить, я не хочу больше жить! Пусть и меня прикончит Мясник, прежде чем скажу хулу на Бога!
– Молчи, батюшка, – тихо сказал ему сержант, – молчи. Здесь правит меч.
Отец Янарос взглянул на него, глаза его были полны боли.
– А ты, – сказал он, – а ты, Митрос, сынок? До чего ты докатился? Ты же убил позавчера семь женщин. И как только ты мог?
Сержант понизил голос.
– Бог простит меня, – сказал он. – Он знает, что не по собственной воле я делаю это. Нет. Я делаю по нужде...
– Знает Он, – перебил его отец Янарос, – знает Он, трус ты, что душа сильнее нужды, и не прощает. Горе тебе, Митрос!
Послышался хрип умирающего. Отец Янарос встрепенулся, перекрестился.
– Прости, Господи. Прости, забыл я о твари Твоей, испускающей дух... – сказал он и, высоко подняв Тело и Кровь Христовы, спустился в яму.
VI
.
«Что стало с сердцем человеческим? – думал отец Янарос, возвращаясь с дароносицей
– Смотри, смотри, – говорил он Ему. – Оставь небо! Что тебе надо там, наверху? Ты нужен нам здесь, Господи, здесь, в Кастелосе. Смотри. Если хоть еще немного продлится это проклятое братоубийство, мы начнем пожирать друг друга. Потеряли мы человеческий облик наш, Господи, озверели наши лица, вернулись мы назад к диким зверям. Вот позавчера, к примеру, старый Стаматис, спокойный, рассудительный деревенский староста, набросился на ткача Стелианоса и хотел откусить ему ухо! А капитан? Каким он был, когда только приехал сюда, и во что теперь превратился? Он ведь уже не человек: он тигр, тигр, пьющий кровь... Доколе, Господи, доколе? Потеряли мы образ Божий, приросла к нашим лицам бесовская личина. Господи, деревеньке этой маленькой, что вручил Ты мне, Господи, помоги вернуть ей Твой образ!
Так он шел, и ум его погружался в темную пучину.
«В этом мире, – размышлял он, – ты человек или волк, или ягненок. Если ты ягненок, тебя пожирают, если волк – пожираешь ты. Боже мой, неужто нет третьей твари – более красивой, более сильной?» И чей-то голос в нем отвечал: «Есть, отец Янарос, потерпи, тысячелетия назад отправился он в путь, стать человеком. Но еще не пришел. Ты спешишь, отец Янарос? Бог не спешит».
Отец Янарос остановился напротив казармы, колени у него задрожали: кучка детей рылась в мусорной свалке, искала солдатские объедки. Раздутые животы; ноги как соломинки, ноги… Многие не могут уже стоять на ногах, опираются на костыли, у некоторых выросла борода – а им лет по восемь-десять…
Хотел отец Янарос подойти к ним, но что сказать? Они одичали, а ему нечего им дать. Он стоял и смотрел безмолвно, И когда он смотрел так невидящими от слез глазами, прошла мимо, широко шагая, иссохшая старуха, босая, растрепанная, несущая завернутого в лохмотья мертвого мальчика лет трех и перекинутую через плечо мотыгу, шла она и голосила, но широко открытые глаза ее были сухи.
Отец Янарос узнал ее: это была старая Арети, деревенская повитуха, и несла она на руках своего внука. Когда она увидела священника, лицо ее исказилось от дикого смеха.
– Он умер, отец Янарос, – закричала она. – Умер и он. Скажи это своему Хозяину! Неужто не было у Него кусочка хлеба для ребенка? А говорят Он всемогущ, говорят, Он всеблаг. И не было у Него кусочка хлеба для ребенка?!
Отец Янарос молчал. Смотрел он на желто-зеленое тельце, на раздутый, как барабан, живот, на тонкую костлявую шейку, на огромную голову – череп, обтянутый кожей... Рот у старухи мучительно дергался, плача и смеясь одновременно, в глаза были прикованы к отцу Янаросу, полные ненависти.