Братья Ждер
Шрифт:
— Здорово, дед. Это тебя величают дедом Онисифором?
— Здравствуй, сынок. Я — Онисифор. Чего изволишь? Видно, не миновать вам задержки на этой мельнице. К вечеру непогода разгуляется вовсю. Вы только поглядите, как кружатся на ветру вороньи стаи.
— Ничего, сделаем привал, а там двинемся дальше.
— Не прогневайся, милый человек, только не очень-то верится, чтоб было так. Вон там загоны для скота. Наших овец нет дома, они в подгорье.
— Много благодарны, только стоять мы будем ровно столько, сколько потребуется.
— Что ж, как управятся твои люди с быками и телегами, пусть заходят на мельницу, погреются у огня.
Ждер соскочил на землю и, нахмурив брови, еще раз огляделся. Был полдень, но свет померк и ветер пронизывал насквозь. Зипун Ионуца отсырел и стал заскорузлым. Служители с мрачным видом загоняли быков под навесы.
Ионуц вошел в ветхое здание мельницы. Пахло мукой и холодным дымом. Мельник Онисифор последовал за ним и, подбросив на угли хворосту, разжег огонь в очаге, сложенном посреди помещения. Вскоре показались и Кэлиманы, затем один за другим вошли и остальные служители. Усевшись вокруг очага, они стали греться и сушиться, вытирая подкладкой шапок мокрые лица и отогревая за пазухой озябшие руки.
Мельник Онисифор смеялся, щурясь и отворачивая бородатое лицо от дыма.
— Скажу я тебе, честной купец, что на своем веку довелось мне видеть всего-то восемь таких ранних зим. Правда, снег, выпавший на фомин день, скоро тает и стекает водой в овраги — уступает место новому. Но все равно считается, что настала зима и пора вытащить сани. А вот нашим милостям на телегах будет трудненько.
— Оно бы, конечно, так, кабы не повеление Штефана-водэ.
— Вышло какое-нибудь повеление князя?
— Вышло.
— А что в нем сказано?
— Повелений немало, да говорить о них нельзя. Об одном должны знать все православные люди. По весне государь наш пойдет ратью на измаильтян.
— Эх! — вздохнул мельник, поглаживая нагревшуюся бороду. — Эх, честной купец и брат мой во Христе, вижу — поднимаются князья за веру, а вот король наш спит себе и забот не ведает. Верно сказывают люди: сговорились паписты с нехристями извести с лица земли православных. Недавно сидел тут на этом самом месте, где ты теперь изволишь сидеть, монах со святой Афонской горы. В шкатулке на груди носил он святую щепочку от креста спасителя и гвоздь, пронзивший ногу господа нашего Христа. Это бесценные сокровища, и только именитые бояре, у которых горы золота, могут купить хоть малую частицу тех святынь. Отсыплют монаху четверик монет, а тот кладет им на ноготок крохотную щепочку. И вот говорил тот монах: знайте, что у короля Людовика французского была одна-единственная дочь. И погрузил он эту деву и все ее приданое на корабль и послал к Мехмету, турецкому султану, — пусть, дескать, берет ее в жены и сделается другом его королевской милости. Вот до чего дожили христиане! И случилось это в день усекновения главы Иоанна Предтечи. Оттого-то и земля всколебалась. Быть того не может, чтобы о том не слышали в молдавской земле.
— Слышали, как же!
— Оттого-то, знать, и поднимается князь Штефан. Наслышаны мы о его делах и здесь, в Покутии, и по всей Подолии. Пышная была свадьба в Сучаве?
— Пышная.
— И взял он в жены царьградскую царевну?
— Именно так, дед Онисифор.
— Вот это мне больше всего по душе. Среди нас немало таких, что собираются податься под руку князя Штефана. Иные уж так и поступили. И среди казаков кое-кто хотел бы пойти на жалованье к князю, да сомневаются. Уж больно, мол, суровы Штефановы порядки. Но сами тут же отвечают: без суровых порядков не быть доброму войску. Зато, когда доберутся они до Мехмет-султана и порушат стены и откроют клады… Каждый воин нацепит алмаз на шапку и султан с золотой застежкой. Будь я помоложе, пошел бы с теми казаками. Да вот как подсчитаю свои года, сразу смекаю, что не видать мне иного царства, кроме того, где нет страданий и печали. Радуйтесь, пока молоды. А мне:
Жить осталось день-другой, И прощай, свет дорогой…Дед Онисифор невесело рассмеялся, внимательно вглядываясь в лица Ионуца и его служителей.
— Гляжу и удивляюсь: ходите вы безоружны.
— Нету у нас оружия, — ответил Ионуц. — Да и зачем оно? При нас государева грамота. Все королевские чиновники, прочитав ее, должны свободно пропускать нас. В Молдове мы заплатили государеву пошлину, заплатим, сколько положено, и королю. Какое кому дело до нас? Мы добрые христиане, никому зла не чиним.
— Всякое может случиться. В Польше есть и другие мытчики, не только королевские.
— Да что ты? Нехорошо получается. Даже боязно как-то.
Мельник покачал головой. Молдавский купец, должно быть, звезд с неба не хватает.
Служители внесли в помещение мешок с мукой, котлы, брынзу и принялись готовить обед. Ждер вышел во двор, где бесновался ветер. Под навесом между телегами Кэлиманы зажгли свой костер. Место было хорошо укрыто, как повелел Ионуц. Теперь они только его и дожидались.
Шумные стаи ворон, висевшие в воздухе, то кружились в вышине, то внезапно падали к земле. Сквозь снегопад еле виднелись домики селения. Оттуда по размытой дороге спешил всадник. Был назначенный час — полдень, 6 октября, в фомин день. То мчался Георге Ботезату, подгоняемый северным ветром, и вез он весть из города Львова.
Соскочив на землю, посланец передал коня служителям и подошел к своему господину. Поклонился молча и, сняв зипун и башлык, стряхнул с себя слой мокрого снега. Погревшись прямо у огня, он кашлянул, прося дозволения говорить.
— Добрые вести, Ботезату? — спросил Ионуц.
— Вести есть, господин, только неведомо — добрые или худые. Отец архимандрит с честным постельничим благополучно добрались до Коломыи. Там пришлось подождать день: ясновельможный каштелян был на охоте. Затравив двух оленей, воротился он в добром расположении духа и тут же пригласил гостей отужинать с ним. Так что отправились мы ко двору пана каштеляна, и господа наши были встречены с честью. Из дома вышел сам хозяин в ярко-красном одеянии с золотой цепью на шее, опоясанный саблей с золотой рукоятью. Честной постельничий и отец архимандрит поклонились, пожелав его милости здоровья, а пан каштелян возрадовался и спросил о здоровье государя нашего Штефана-водэ.
— Государь наш Штефан здоров и бодр духом, — ответил отец архимандрит. — И изволит посылать тебе, пан Тадеуш, поклон, а заодно и сию грамоту.
Пан каштелян принял в руки грамоту и повел своих гостей в залу, украшенную охотничьим оружием и головами оленей и кабанов. И тут же велел слугам подать пиво, чтобы утолить жажду свою и желанных гостей. А я остался у растворенной двери с другими служителями. Пока не внесли пива в больших хрустальных кружках, ясновельможный каштелян не распечатал грамоту. Взяв в руки кружку, он поднялся и выпил за здоровье короля и государя Штефана. И лишь затем поднес грамоту к глазам — и, узнав печать, сорвал ее. Читать же велел латинскому попу, именуемому капелланом.