Братья Ждер
Шрифт:
— Благодарение господу, святой отец, — ответила боярыня Анка. — Наговоры и целебные мази принесли большую пользу.
— Оно конечно, наговоры и мази, но пуще всего воля всевышнего, — заметил инок, поворачиваясь к боярыне, а затем к боярину Яцко. — Вот я, к примеру, пишу свои молитвы от лихоманки либо от гнилой горячки. Пишу господу, молю его, и демон хвори в страхе спасается бегством. Без этого никакое снадобье не поможет. Знавал я, честной боярин, ляшского врачевателя, который похвалялся своими снадобьями. Заболел один наш боярин — Штефан Каломфир, хворью, от которой начался у него хруст в суставах. Дал ему этот врачеватель пить некое горькое зелье, по стакану на день. Так что через десять дней наш боярин Штефан Каломфир перестал слышать хруст своих суставов, ибо оглох.
Бабка Софрония бормотала что-то у печи, слушая речи малоумного чернеца, и плевала на шесток, на котором стояли горшочки со снадобьями. Шепча слова заговора и отгоняя нечистую силу, она то и дело косилась в сторону монаха. Кривобокая, костлявая, она чем-то походила на Стратоника. Решив уберечь себя от козней и лукавства врага своего, она собрала в подол свои горшочки и вышла вон.
Яцко смеялся так, что чрево тряслось под покрывалом. Несмотря на пережитое страдание, чрево это ничуть не уменьшилось в объеме. Благодарение богу, есть и пить боярину не возбранялось.
— Бабка сбежала от попа, — улыбнулся боярин. — Только знай, отец Стратоник, что Софрония великая мастерица по части наложения лубков.
— Коли будет на то господня воля, боярин, лубки сами прилетят и лягут на нужное место.
Боярин Яцко со стоном повернулся на бок, укладывая поудобнее больную ногу.
— Расскажи, отец Стратоник, как отъехал преподобный Амфилохие? Я полагал, что он двинется в путь пораньше. Так обещал государь.
— Как приспело время, так и уехал, — ответил монах. — Допрежь государь отправил новых гонцов с приказами ко всем приставам на рубежах, затем послал Маленького Ждера в Нямецкую обитель и в Тимиш. И опять опечалилась конюшиха Илисафта, что остается одна, словно кукушка, а сыны ее и муж затеяли новое безрассудство.
— Какое же безрассудство? Тут нет никакого безрассудства, отче. Ведь горе же какое! Дитятко наше умыкнули. Мы и животов своих не пожалеем, лишь бы вернуть ее обратно.
— Животы наши не потребуются, честной боярин, — ухмыльнулся монах. — Скорее будь готов тряхнуть мошной и выложить польские злотые и молдавские золотые.
Яцко вздохнул.
— Выложим, коли повелит государь.
— Повелит, не сомневайся. А животы положат ратники помоложе. Богатств у них нет, и, кроме жизни, им отдавать нечего.
— Кого ты имеешь в виду, божий инок?
— Некоего постельничего, именуемого Симионом Черным.
— Насколько я знаю, его милость постельничий выполняет повеление господаря. Пусть вернется здоровым и с победой. Понимаю, куда ты клонишь. Только унас с боярыней насчет дочки великие замыслы. Сколько бы ни пришлось потратить золотых, останется еще достаточно, чтобы за нее мог посвататься литовский или трансильванский князь.
— Увы мне! — вздохнула боярыня Анка. — Тебе мерещатся княжеские свадьбы, а дочки нашей, может, и в живых уже нет.
— Зря ты так говоришь, матушка. Могу тебя заверить, даже письменно подтвердить, что с подобной девушкой ничего дурного не может стрястись. Ни одного волоска с ее головы не упадет. Кто бы там ни был при ней, где бы она ни была, ее будут оберегать, точно драгоценный сосуд, ветерок и то ее не коснется. А когда узнает король из грамот господаря Штефана, как было дело, только одно слово крикнет он, и вся Польша всколыхнется. Помимо милости, которой удостаивает нас король, есть у нас там и знакомые купцы — добрые приятели наши. Я их уже всех оповестил. Поднимутся они и положат на стол господам и вельможным панам шелковые кошельки с доброй начинкой. И тогда злодея, осмелившегося напасть на нас, постигнет заслуженная кара: петля на высоком суку.
— Господи, батюшка мой, да что ты такое говоришь! — удивилась боярыня Анка. — Что до меня, то мне бы только получить обратно невредимой родное дитя, а там уж никакой злобы на Никулэеша Албу не буду я держать. Уж так заведено у молодых: побесятся, а потом, очнувшись, сами горько жалеют о содеянном. Добиться-то он ничего не добьется: дочери нашей люб другой.
— Это тебе так кажется, матушка. Придет время, мы сами решим, кто ей люб. Да ты, вижу, совсем забыла о моей сломанной ноге. Какое может быть прощение для злодеев, творящих подобные дела? Вздернуть их на суку — и дело с концом. Слушай, что я тебе говорю: иного суда не может быть для Никулэеша Албу, хоть он и в родстве с самыми знатными семьями. Вздернуть его на суку!
— Не обессудь, боярин Яцко, — вмешался чернец, — но я полагаю, что господарь смягчит кару и передаст его в руки Димчи-палача. Только люди подлой породы кончают на виселице. Боярам отсекают головы.
— А я хочу, чтоб его вздернули на суку, — твердил в великом гневе боярин Яцко.
Стратоник таинственно подмигнул хозяину дома. Боярыня Анка хоть и заметила это, но виду не подала.
— У меня, видно, жар, — пожаловался вдруг боярин, вспомнив о своих страданиях. — Поднесла бы ты своими руками, матушка моя, кружку вина. А рядом с моей кружкой — поставь еще одну для благочестивого отца Стратоника.
— Сей же час батюшка, — заторопилась боярыня.
Она вышла, быстро притворила за собой дверь. И тут же приникла к ней ухом.
— Честной боярин, — глухо проговорил монах, наклонившись к больному, — а ведь господарь наш Штефан двинул войска к ляшским пределам.
— Правильно поступил государь, — спокойно кивнул боярин Яцко.
— Повелел он гетману двинуть к рубежу в какое-то никому не ведомое место конников из трех краев. Петру Хэрман уже два дня как отъехал. Дворяне говорят, что он отправился в Котнар. Но мы знаем, что он уехал возглавить конные рати. И есть еще одна новость, боярин, которая обрадует тебя.
— Говори. Вижу — господь и Штефан-водэ услышали мои моления.
— Сегодня, самое позднее завтра, — продолжал Стратоник, — приедет сюда по приказу господаря Ионуц Ждер. И ты должен, боярин, отдать ему в руки стада откормленных волов, приготовленных для немецких купцов. Конюший поведет их в Польшу.
— В этом нет надобности. У меня достаточно своих людей. А как переправят стада за рубеж, там тоже дожидаются мои люди. А во Львове товар переходит к немецким купцам. Половину денег я уже получил. Во Львове мой человек получит вторую.