Братья Ждер

Садовяну Михаил

Онофрей поскреб висок.

— Далеко ли? Сколько времени?

— До места, которое я укажу. А там остановимся и достанем из-под поклажи сабли.

— Что ж, побьем, кого надо, а потом домой. Скоро идти на медведей и кабанов, старику же теперь без нас не управиться.

Прошло не больше часа, пока они ели на мельнице, но за это время окрестности преобразились. Пруд чернел в белой оправе. Позади хат росли сугробы. Тучи теснились, сотрясаясь, точно громадные сита, а под ними бесновался студеными вихрями ветер, развеивая снежную пыль. Откуда-то показались малиновки и щеглы п принялись усердно расклевывать коробочки семян на высоких кустах чертополоха. С полей и из шумных зарослей

камыша проносились прыжками зайцы, искавшие укрытия в яру на околице села. Свет еще больше померк. Казалось, мельница ежится, жалобно стонет и под вопли ветра, завывавшего на чердаке, роняет с водяных колес слезы вперемежку с мокрым снегом.

Служители вышли к телегам, и кузнецы разожгли угли, готовясь подковать коней. Мельник Онисифор с удивлением наблюдал за этими приготовлениями.

Не раз проходили этой дорогой гурты быков из Молдовы, направлявшиеся в неметчину, не раз делали они привал на мельнице. Купцы располагались поудобнее и заводили всякие разговоры, слуги заваливались спать под навесами. А если случалось — как часто бывает, — что нападали волки или разбойники, все вскакивали, суетились и не знали, что предпринять. С волками, конечно, управлялись легче, чем с лихими людьми. Тут сами быки выходили на простор и защищались от зверей, в ярости роя землю копытами и разбрасывая снег рогами. А когда из глухих степей налетали казаки — мастера таких набегов, то одни из них выгоняли копьями гурты из загонов, а другие бросались рубить купцов. Загонщики разбегались от греха подальше, спасая свою жизнь, словно бог весть какую драгоценность. Хотя ей-то, горемычной, красная цена — три гроша. Один отдают при рождении, второй при переходе в мир иной. На всю жизнь только и остается, что один-единственный грош…

А у этого купчика и его хлопцев — невиданные повадки. Ставят телеги на полозья и подковывают коней. И откуда их тут взялось такое множество? Поначалу как будто было меньше. На три гурта, по пятьдесят быков каждый, полагается не больше десяти гуртовщиков. Три хлопца на гурт, гуртоправ — десятый. Их же в три раза больше. И, видать, люди не робкого десятка. Но все же, если узнает о гуртах некий Григорий Гоголя, так хотя эти гуртовщики и не из пугливых, а придется им покориться. Гоголя всем разбойникам разбойник — и завел он себе привычку брать пошлину с проходящих гуртов, отделяя, как положено, добрую долю паромщикам и своим дружкам мельникам. Только не всегда застанешь его на месте. Дела у него по всему свету. А уж коли не застанешь Гоголю, так напрасно потрудится гонец. Без атамана вряд ли ватага управится с этими хлопцами.

Ионуц неожиданно вырос рядом. Оглядев со всех сторон мельника, он заговорил с ним. Старик вздрогнул, хотя голос купца звучал ласково.

— Должно быть, тебе нравится все, что ты видишь, дед Онисифор. Очень уж приглядываешься.

— Нравится, отчего же. Сразу видать, что люди вы бывалые. Да стоило ли нынче столько трудов принимать, вьюга-то продлится не меньше трех суток.

— А мы послезавтра, дедушка, будем далеко отсюда.

— Как же так? Неужто вы не православные? Неужто не положено вам отдыхать?

— Положено. И мы даже любим отдохнуть. И в спасителя, господа нашего, веруем.

— Ну вот и отдохните, покуда метет. В деревне есть и шинок.

— Ну, коли в деревне найдется шинок, нас три дня отсюда не сдвинешь. Таких бражников, как в Молдове, не видывали даже в Польше.

— А я слышал, что там больше прикладываются к виноградному вину.

— Не беспокойся, дед Онисифор. Мы пьем, что найдем. Водичкой и то не брезгуем.

Мельник весело подивился нраву таких гостей, которые не знают порядка, установленного самим творцом небесным. Летом человек

сбрасывает с себя лишнюю одежду и трудится в поле. Зимой спит на ночи, накрывшись кожухом. Порой слезет с печи, выйдет на порог, понюхает воздух, чтоб узнать, откуда дует ветер, и идет либо на мельницу, либо в шинок. Разве годится ломать порядок, когда сам господь его установил? Только вот такие купчишки, как этот, своевольничают и скачут в снежную бурю. Не зря господь и посылает против них умных людей.

Внезапно настала ночь — пособница разбушевавшейся стихии. Под навесами и у загонов по-прежнему горели костры. Некоторые служители стояли на страже, шептались меж собой. Другие, закоченев от промозглой сырости, спали у костров.

«Тоже чудно, — рассуждал про себя старый мельник. — Выставили караул! А у караульных-то пики! Стоят по двое, а когда возвращаются к огню, в караул становятся другие».

Много позднее, после второй стражи, испуганно закукарекал из-под полога кибитки дозорный петух Ионуца. Маленький Ждер, лежавший у огня, проснулся, поднял голову с седла, служившего ему подушкой. Петух пропел шесть раз, словно сам дичился своему голосу. Затем внезапно пропел в седьмой, — протяжно, чтобы слышно было на том свете! Земные петухи слышат голоса петухов подземного царства и своим пением сообщают, какой знак им подали. Иначе откуда им знать часы? Они же не врачеватели и не грамотеи-книжники.

Ждер прислушался к седьмому кукареканью, звучавшему особенно сердито. Петух, умолкнув, съежился на своей жердочке и опустил гребешок.

— Как ты думаешь, Онофрей? К чему это он в седьмой раз пропел?

— Что тут думать, боярин? Ничего я не думаю. Другие пропоют, он отзывается. А нам, стало быть, надо идти да посмотреть, что поделывает скотина.

— Разве ты не слышал, как он сердито пропел? Словно говорил: «Хватит! Слыхал! Все понятно!»

— Что ж он там может слышать и понимать? Будь он заколдован — иное дело. А так — петух, как все петухи.

Самойлэ рассмеялся своим словам. Рассмеялся и Онофрей.

— Чему вы так радуетесь, любезные мои Круши-Камень и Ломай-Дерево? Этого петуха подарила мне конюшиха Илисафта. Петух не обычный. Он крикнул, что хватит, дескать, все понял, потому что в полночной стороне в подземном царстве метель утихла в своей ледяной пещере. Прислушайтесь. В вышине-то уж не так гудит. К утру совсем утихнет. И снег перестанет. А коли прояснится, ударит мороз.

На заре никто уже не сомневался, что сизый петух с высоким гребешком и пышным хвостом — истинный чародей.

На востоке открылись рубиновые ворота. Над ними скользил по зеленоватому, точно лед, небосклону яркий огонек, именуемый утренней звездой. Ветер утих. Сколько хватал глаз, вокруг тянулись белые просторы. Над водой простирался серебряный мост. Все звуки льнули к земле — полновластным хозяином был лютый мороз. За короткий срок, сколько нужно, чтобы выспаться, свершилось чудо. Ионуц вышел на простор и устремил глаза на этот новый мир, над которым порхали розовые хлопья снега.

— Крикните людям, чтобы встали и запрягли лошадей, — велел он караульным. — А другие пусть выводят быков из загонов.

Действительно, все говорило о том, что надо торопиться. В Молдове — да и на Украине — настает время года, когда вышние силы возводят такие дороги и мосты, каких свет не видывал. Жители, зная это, считают излишним самим заниматься таким строительством. Сидят и ждут чуда. И правильно поступают, как истинные богобоязненные христиане. Такого дня дождался и Ионуц. Следовательно, надо было без промедления двинуться к Коломые.

Он тут же погнал Ботезату и другого служителя к рубежу на Черемуше и сам тронулся в путь, чем немало удивил деда Онисифора.