Братья Ждер
Шрифт:
— Государю Штефану он не надобен.
Селезень опять вздохнул.
— Зачем ты так говоришь со мной, боярин Ионуц? Ты, видать, совсем не веришь мне. Может быть, ты и прав. Я ведь разбойник. Но у меня тоже христианская душа. Не думай, что мы уходим в глушь на днепровские пороги или в другие места от хорошей жизни. Во владениях короля Казимира христиане живут в нужде и бесправии. Панство бичом управляет смердами, сборщики податей дочиста обирают их. Купцы их обманывают, попы оставляют умерших непогребенными. А ведь и нам хочется правды. Вот многие и решили искать ее под рукой другого правителя. Коли ты не хочешь сейчас же ехать со мной в Волчинец и убедиться в моей верности, дозволь мне подождать в твоем стане приезда боярина Симиона и архимандрита. Я хочу отдаться в их руки.
Ждер отстранил атамана.
— Не искушай меня, Селезень. Поди и жди у костра. Может, оно и лучше подождать тебе отца архимандрита. Погоди.
— Что еще? — повернулся с улыбкой казак.
— Ничего особенного. Я просто хотел спросить, знаешь ли ты дорогу в Волчинец. Далеко ли до него? Есть ли там укрепленный замок?
— Знаю все, боярин Ионуц. Как не знать, — ответил атаман. — Только все это я расскажу его милости постельничему Симиону.
«Лукавый казак!» — думал Ждер, шагая вдоль ряда саней и проверяя стражу. Костер по-прежнему ярко горел в середине четырехугольного стана, разбрасывая искры. Атаман опустился на корточки на своем прежнем месте и о чем-то шептался с дедом Ильей.
Ночь Ионуц провел беспокойно. О сне и не помышлял. Томило его смутное предчувствие. Самойлэ и Онофрей то и дело вставали и отходили от костра посмотреть, что делает Ионуц. Однажды они даже услышали, как он разговаривает сам с собой.
После третьего крика сизого петуха вдали послышался звон бубенчиков и колокольцев. Псы в Слониме дружно и тревожно залаяли.
Ждер оседлал коня и мигом вскочил в седло. Приказав страже быть начеку и не спускать глаз с разбойников, он поскакал с одним из служителей навстречу звону колокольцев.
Поезд состоял из двух пар легких саней, окруженных всадниками. В первых сидел преподобный архимандрит. Следом ехал постельничий. Сделали краткую остановку. Маленький Ждер обнял брата, поцеловал руку отцу Амфилохие и тут же рассказал все, что узнал, и все, что сделал.
— Мне нужен один час отдыха, до рассвета, — заявил Симион. — Затем мы двинемся в путь прямо на Волчинец. За нами, наверное, едет и логофэт Миху. Но он не торопится, подолгу кушает, подолгу отдыхает. Кое-кто из наших людей может подстеречь его в пути. Следом за нами едет Дэмиан со своей невестой. А в обозе у них двое саней, нагруженных подарками.
— Прежде чем двинуться в путь, — сказал Ионуц, — придется тебе, батяня Симион, выслушать россказни атамана Селезня.
Когда постельничий подъехал к стану, костер горел уже вполсилы. Люди были готовы, при оружии. Симион Ждер пожелал увидеть прежде всего двух охотников, сынов Кэлимана, и, удивленно оглядев их, попенял, что они растеряли колеса телеги.
— Кто это соврал тебе? — возмутился Онофрей. — Никаких колес мы не теряли.
— Ну, раз не потеряли, дело другое, — ответил постельничий. — Государь будет доволен.
Симион Ждер внезапно повернулся к Селезню, который быстро поднялся со своего ложа.
— Мне с тобой поговорить надо, атаман Григорий, — сказал он.
— Со вчерашнего вечера жду твоего прибытия, — ответил Гоголя. — Но прежде чем удостоить меня этой чести, дозволь преклонить колени перед отцом архимандритом и испросить у него благословения. Много согрешили мы с дедом Ильей и хотели бы исповедаться его преподобию, дабы он наложил на нас покаяние.
Преподобный Амфилохие поднял руку и благословил разбойников, затем опустился на край плетеного кузова саней. Отблески костра отражались в его глазах и на бледном лице. Служители, отойдя в сторонку, стали запрягать коней и готовить седла.
— Святой отец, — жалобно стонал дед Илья Одноглаз, проливая обильные слезы, — тяжки грехи наши. Особливо я, окаянный, погряз в крови и разбое. Не ведал жалости, никого не щадил. Возможно ли, святой отец, вымолить прощения после таких злодейств?
— Не знаю, посмотрим, — ответил монах, глядя на коленопреклоненных разбойников. — Если вы тратились на свечи и акафисты, можно надеяться, что смягчится гнев божий.
— Ни на что мы не тратились, отче. В селениях наших и церквей-то божьих нет. Наши храмы, отданные в аренду ростовщикам армянам и жидам, заперты, и молиться нам негде. Так что я, окаянный Илья, творил одни злодеяния.
— И никогда не испытывал жалости?
— Отчего же, святой отец? Жалеть-то жалел, а зло все равно творил. А однажды среди заколотых людей нашел я плачущее дитя, поднял его и утешил, и саблю дал ему поиграть, и следил, чтобы не порезался. А когда он успокоился, дал я ему хлеба и оставил.
— Дитя это подаст голос за тебя на Страшном суде, — пояснил преподобный Амфилохие.
Дед Илья обрадовался и заулыбался, обратив в прошлое мысленный взор и вспомнив о ребенке. Затем продолжал исповедь. Между тем Гоголя, уронив голову на грудь, думал, каким образом приплести к исповеди имя логофэта Миху, который, как он понимал, очень нужен был князю Штефану.
На рассвете прибыл в Слоним и Дэмиан Ждер со своей невестой. Слуги его тут же взяли под присмотр гурты и направили их ко Львову, дабы торговые дела — в отличие от всех прочих — не терпели урону.
Вооруженные служители, оставив Слоним, двинулись к Волчинцу, — кто верхом, кто на санях. Среди господаревых всадников ехали и атаман Гоголя с дедом Ильей Алапином.
Утром солнце взошло за туманами. Густая мгла держалась долго. Лишь в одиннадцатом часу на заснеженных просторах замелькали солнечные блики и туман отступил в ложбины.
В это время княжна Марушка, по своему обыкновению, заливалась слезами в княжеских покоях Волчинца. Это была ее утренняя молитва и первый завтрак. Вот уж два дня, как она не могла совладать с собой. Слуги встревоженно сновали по сеням и слушали у дверей, качая головой. Иноземка угасала у них на глазах. А с тех пор как она потеряла покой и сон, пошатнулось и здоровье житничера. Он уже совсем не знал, что делать, что говорить, как держаться. Он понимал, что взвалил на свои плечи непосильную тяжесть. Ждал со дня на день помощи изо Львова. Уже второй надежный гонец поскакал туда с вестью. То был Дрэгич, и велено ему было без логофэта Миху не возвращаться. А теперь Никулэеш Албу ждал своего дядю. Не потому, что логофэт Миху мог чем-то облегчить страдания больной, а потому, что сам житничер нуждался в совете, как выйти из затруднительного положения. Он чувствовал себя словно в подземном лабиринте минотавра, откуда не было выхода и спасения.