Браво, Аракс!
Шрифт:
Правда, однажды Цезарь растерялся.
Бугримовой кто-то посоветовал переменить вышедшую из моды причёску. Прямо из парикмахерской она пришла в цирк, вошла ко львам, поздоровалась с ними, подозвала Цезаря.
Лев заколебался. Он смотрел на неё изумлённо, страшно смутился. У него была отличная память, и, конечно, он тут же заметил перемену в её облике.
«Кто это? Ты или не ты? — очевидно, подумал он. — Голос вроде тот, походка та, запах тот, а вот что это за странная новая физиономия? Кто так облизал твою голову?
Дрессировщица не выдержала и расхохоталась.
– Не узнаёшь? Да, я, я это, не сомневайся! Просто старая причёска вышла из моды, а я ведь артистка, мне от моды отставать нельзя! Цезарь, иди сюда!
Цезарь по-прежнему не решался подойти к ней.
– А ну-ка быстренько ко мне, дружок! Пора начинать работу!
Только после этих слов он повиновался. Но те несколько часов, пока они с перерывами на отдых работали, Цезарь всё время приглядывался, как бы проверяя себя и желая окончательно убедиться, что он не ошибся.
Цезарь был исключительно разумным зверем. Когда он заболевал и приходилось лечить его, он как будто понимал, что это делается из самых добрых побуждений, и никогда не сопротивлялся.
– Признаёт докторов! Сознательный! — шутил Павел Игнатов.
Лев изящно и смело ходил по жерди, очень ловко, несмотря на свою величину, прыгал в кольцо, раскачивал львов на доске, стоя посредине и перемещая центр равновесия, смело прыгал в огненное кольцо.
Именно с Цезарем Бугримова впервые отрепетировала очень опасный и рискованный трюк. Много труда и терпения было затрачено на него дрессировщицей, но умный зверь понял, что от него требуют, и научился выполнять этот трюк умело и безотказно.
Когда ей подавали кусок сырого мяса, она показывала его Цезарю и командовала:
– Цезарь, возьми!
Цезарь спрыгивал с тумбы, а она брала этот кусок зубами. Лев неторопливо и тихо приближался к ней. Она видела в нескольких сантиметрах от своего лица его огромную голову с раскрывающейся пастью, его чёрная жёсткая грива касалась щёк дрессировщицы, она чувствовала его горячее звериное дыхание, и взгляды их скрещивались.
И вот тут её охватывало какое-то особое чувство. Нет, это был не страх. Это было скорее торжество. Да, именно торжество, радость. Она покорила его. Человек сильнее царя зверей!
Несколько мгновений они смотрели так друг на друга, и Бугримова видела его блестящие ярко-жёлтые глаза с большими чёрными зрачками и его напряжённый и внимательный взгляд.
Осторожно, мягко, с какой-то удивительной деликатностью Цезарь брал лакомый кусочек, очевидно испытывая удовольствие не только от этого лакомства, но и оттого, что дрессировщица так доверяла ему.
Когда Ирина Николаевна уезжала в отпуск или болела, Цезарь скучал: был грустен, хуже ел, с напряжённым вниманием встречал каждого входящего в помещение с клетками, ожидая её, и разочарованно бил хвостом, видя, что это чужой.
Зато когда появлялась дрессировщица, его восторгу не было предела. Он с весёлым волнением бегал по клетке, ласково порыкивал, вставал на задние лапы, громко дышал и не сводил с неё радостно загоравшихся глаз.
Насколько дрессировщицу радовал Цезарь, настолько всё больше и больше огорчал Таймур. Он становился несноснее, злее, опаснее; стал работать лениво, постоянно затевал драки и ссоры.
В Днепропетровске он напал в вольере на Кая. Ни с того ни с сего. Услышав дикий рёв, Бугримова вбежала во львятник. Вместе с Игнатовым они с трудом разогнали дерущихся львов по их клеткам.
Из пасти Кая сильно текла кровь. Бугримова остановила кровотечение, промыла пасть. Она думала, что на этом всё кончилось, однако на другой день заметила, что пасть Кая распухла, он не мог есть.
Вызвали врачей, приняли меры. Опухоль спала, у Кая появился аппетит. Правда, не такой, как прежде. Ел он вяло, стал каким-то угрюмым и необщительным. Было ясно, что он нездоров.
Ни Бугримова, ни врачи не могли определить, в чём дело. Кай стал худеть, примерно через две недели он уже не смог выйти на работу.
Было очень тепло, его клетку выкатили во двор. Но и солнце не помогало.
Врачи продолжали совещаться, терялись в догадках. В пасти всё зажило, опухоль рассосалась окончательно. Льва бесконечно прослушивали, измеряли ему температуру, назначали то одни процедуры, то другие, и всё бесполезно.
В каком-то оцепенении сидел жалкий и совершенно беспомощный лев в клетке, глядя на дрессировщицу умными и преданными страдальческими глазами. Он уже не мог ни пить, ни есть, был не в силах подняться на лапы.
Ярким солнечным днём Бугримова сидела во дворе перед клеткой умирающего Кая. Кай не шевелился, лежал с закрытыми глазами. Дыхания его не было слышно.
«Больше не поднимется… Никогда… Потеряла Кая… Сперва Юлия, теперь Кая… Навеки… Навеки потеряла…» — думала Бугримова, с болью глядя на высохшего, как скелет, неподвижного льва.
И вдруг заметила, что Кай шевельнул ухом, будто прислушиваясь. Нет, ей не показалось. Лев чуть приоткрыл глаза, моргнул, насторожил и второе ухо.
«Что он слышит?.. Что его тревожит?..»
Кай медленно, с огромным трудом повернул голову в сторону забора.
Она прислушалась тоже… С улицы не доносилось ни звука. В одной из дальних гардеробных цирка кто-то нудно пиликал на концертино. Кай продолжал глядеть в сторону улицы и вслушивался всё насторожённее. Концертино умолкло.
«Мерещится ему, что ли?.. Да нет же, это я пока ничего не могу уловить, а он слышит! Ведь слух у хищников отличный, куда лучше нашего… Что же он там учуял?..»
Она продолжала вслушиваться в тишину, уловила наконец едва слышный треск приближающегося мотоцикла.