Брайтон-Бич опера
Шрифт:
Проснулся я от того, что дверцу клетки открыли, и продавщица начала за передние лапы вытягивать меня наружу. Не могу сказать, чтобы это привело меня в восторг, но я уже тогда знал, что самое выгодное — это создавать у людей такое ощущение, как будто они гораздо сильнее, чем мы, и могут делать с нами всё, что захотят. Вреда от этого никакого, а польза может быть огромная. Например, от сознания собственного всемогущества человек способен даже расщедриться на кусочек чего-нибудь вкусного.
Когда меня вытащили из клетки, я увидел, что женщина с льняными волосами стоит посреди магазина и смотрит на меня с нескрываемым восторгом. Это было приятно, но я решил, что благоразумнее сделать вид, как будто мне всё совершенно безразлично. Женщина непонятно за что поблагодарила
Там, прямо в коридоре, нас встретил неопрятно одетый мужчина, среднего роста, с всклокоченной рыжей бородой, блестящей лысиной и длинной косичкой из редких волос, за которую мне его сразу захотелось дернуть. По его большому животу я догадался, что кормят в этом месте неплохо, а всё остальное мне в общем-то безразлично. Кроме философии, конечно. Мужчина посмотрел на меня с испугом, а потом его бесформенное лицо расплылось в улыбке. Это меня нисколько не удивило. Я знаю, что люди часто так улыбаются, когда смотрят на меня, потому что я очень хорошенький и вызываю у них чувство умиления. Как и всякого настоящего философа, меня мало волнует, какое впечатление я произвожу на окружающих, поэтому в ответ на улыбку мужчины я только зевнул, a принесшая меня из магазина женщина сказала:
— Ну как тебе, Лёш? Нравится?
— Да, — ответил тот, кого, как я вычислил дедуктивным картезианским методом, звали Лёша. Голос у него оказался столь же мало приятный, как и он сам, — высокий, писклявый и противный. — Надо его в ванную запереть. А то как бы он не нагадил здесь где-нибудь.
В тот момент я ещё не знал, что такое ванная, но всё равно понял, что ничего хорошего мне эта перспектива не сулит, и попытался выбраться из коробки. Сделать мне этого не удалось, но я не расстроился, потому что, с точки зрения убежденного созерцателя, сидеть в ванной или в коробке — абсолютно безразлично. Истинному мудрепу мир раскрывает свои тайны всегда и повсюду.
Оказавшись в ванной, я всё-таки обследовал её всю и обнаружил, что в ней немало интересного. Самым увлекательным местом в ней оказался довольно внушительных размеров трон, на который можно было запрыгивать. Пользуясь тем, что я был там один и никто, следовательно, не мог заподозрить меня в инфантильности, я несколько раз забрался на этот трон и спрыгнул обратно на пол, а заслышав шаги за дверью, невозмутимо улегся на нем и стал ждать, что будет дальше.
Дверь приоткрылась, и я увидел Лёшу, который сказал:
— Тань, посмотри, где он лежит. Он что, туалетом пользоваться умеет?
Так я узнал, что белокурую женщину зовут Таня.
Тут же появилась и она сама, держа в руках какую-то плошку, в которой была налита неизвестная мне белая жидкость.
— Котик, хочешь молочка? — сказала она и сунула плошку прямо мне в лицо.
От еды я никогда не отказываюсь — из принципа, и когда я начал лизать молочко, Лёша протянул руку и погладил мою спину. Не могу сказать, чтобы это доставило мне какое-то особое удовольствие, но приличия ради я всё-таки разок муркнул, что было воспринято как поощрепие к продолжению поглаживаний.
— A как мы его назовём? — сказала Tana.
— Смотри, как он муркает, — сказал Лёша. — Мурзиком и назовём.
Это легкомысленное имя показалось мне совершенно не соответствующим моему высокому уровню развития и философским наклонностям. Поэтому я тут же спрыгнул с трона и выскочил через приоткрытую дверь в коридор.
Вы даже представить себе не можете, какое впечатление этот совершенно безобидный поступок произвел на Лёшу и Таню. Они закричали почти так же громко и противно, как жившие по соседству со мной в зоомагазине птицы, и бросились меня ловить. Как вы сами понимаете, их шансы поймать меня, быстрого, ловкого и наделённого от природы идеальной реакцией, были равны нулю. Поэтому в какой-то момент я просто сжалился над ними и перестал носиться по их квартнре. Увидев на подоконнике большой красивый цветок, я прыгнул туда и сделал вид, что исследую это доселе неизвестное мне растение.
Лёша подбежал ко мне н уже было намеревался схватить, но Таня его остановила.
— Подожди, — сказала она. — Посмотри, это же настоящая картина. Сейчас я его сфотографирую. Подожди.
Она вынула из ящика стола какую-то штучку и, направив её на меня, щелкнула ею несколько раз. Несколько позже я узнал, что это был фотоаппарат, потому что получившиеся снимки Таня с Лёшей мне потом неоднократно показывали, и мы всё сошлись во мнении, что я ужасно фотогеничный.
С тех пор мы живем вполне счастливо. Лёша и Таня досаждают мне минимально, по пустякам не дергают, кормят сытно и вкусно, играют со мной, можно даже сказать, что балуют. Постепенно я, как и полагается, занял в доме главенствующее положение, и без меня здесь теперь не делается ни одно важное дело. Когда Таня рисует, я усаживаюсь рядом с мольбертом и наблюдаю за тем, чтобы она не перепутала краски. В те редкие минуты, когда Лёша наконец заставляет себя приняться за работу, я укладываюсь на столе возле компьютера, кладу одну лапу на «мышку», вторую — на клавиатуру и слежу, чтобы он не наделал в своих переводах каких-нибудь грубых ошибок. По вечерам мы вместе с ним читаем газеты, чтобы быть в курсс всех последних повостей. Лёша любит читать лежа, положив газету перед собой на диван, а я обычно пристраиваюсь рядом с ним. Если же какая-то статья кажется мне особенно интересной, я ложусь прямо на газетный лист и, пока не прочту его весь, ни за что не слезу. В ванной меня болыше не запирают, да и вообще позволяют делать все, что угодно, за исключением одной только вещи: вылезать через окно на пожарную лестницу мне категорически запрещёно. Впрочем, мне и дома хорошо, и этот запрет меня нисколько не стесняет. Вернее, не стеснял до того дня, когда я познакомился с Бобби.
Бобби — это большой красивый кот, который однажды залез по пожарной лестнице прямо к нашему окну и, увидев меня, мирно лежащего после обильного ужина на подоконнике, решил познакомиться. Отчасти он похож на меня — такой же черно-белый, только не пушистый, а с гладкой шерсткой. Мы, как и полагается, сначала обнюхиваем друг друга через натянутую на окне тонкую металлическую сетку, а потом Бобби говорит:
— Какая прекрасная ночь! Не хочешь пойти прогуляться?
— Нет, — отвечаю я. — Мне не разрешают выходить на улицу.
— Почему? — спрашивает Бобби.
— Меня здесь очень любят, — говорю я, — и боятся, что я заблужусь и не найду дорогу обратно. Не хотят, чтобы я потерялся.
— Но неужели тебе не надоело сидеть взаперти? — говорит Бобби.
— Философу всё равно, откуда созерцать мир, — говорю я.
— Это серьёзнейшее заблуждение, — говорит Бобби. — Без свободы познать мир невозможно. Ты даже не представляешь, сколько на улице всего интересного. Одни только кошечки молодые чего стоят.
— Я не живу по принципу coito ergo sum, — с достоинством отвечаю я.
— А пища какая разнообразная, — не оценив моего кaламбура, выдающего как знакомство с творчеством Декарта, так и знание древних языков, говорит Бобби. — Одной колбасы двадцать восемь сортов. Не то что эта искусственная гадость из банки, которой тебя наверняка кормят.
— Меня не только из банки кормят, — говорю я. — Стоит лишь муркнуть пару раз или потереться об ноги, как мне сразу же дают все, что я захочу.