Брайтон-Бич опера

Зернов Леонид

— Я же говорю, что всего, — говорит Алик.

— Нет, так не бывает, — говорю я. — Ну, я понимаю — есть обычные эмигрантские страхи. Связанные с незнанием языка или особенностей местного менталитета. Люди боятся к телефону подходить, боятся идти в присутственные места всякие, боятся к полицейским с самым пустяковым вопросом обратиться. Боятся, им скажут что-то, а они не поймут. Боятся сами что-то сказать неправильно. Ошибку сделать. Не хотят, чтобы над ними смеялись. Дураками необразованными считали. Ты этого

боишься?

— И этого тоже, — говорит Алик.

— Есть детские страхи, — говорю я. — Темноты, наказания. Есть общечеловеческие. Болезни, смерти, за кого-то из близких. За детей особенно. Ты об этом?

— В частности, — говорит Алик. — Но не только.

— Есть фобии всякие, — говорю я. — Закрытого пространства, открытого. Высоты, ширины там, не знаю. Бывает, человек в аварию попал и всю жизнь потом в машину сесть не может. Бывает, люди боятся огня. Бывает — воды. Бывает — дыма. У тебя же этого нет?

— Этого нет, — говорит Алик. — Но это и не важно.

— Как это не важно? — говорю я.

— Вот так, — говорит Алик. — Потому что самое страшное — это когда вообще не знаешь, чего именно ты боишься. Если ты причину страха нашёл, то считай, уже наполовину избавился от него. А вот когда ты утром просыпаешься и у тебя внутри от ужаса сжимается всё, и ты глаза закрываешь, и сам не понимаешь, что это такое с тобой и почему… И откуда это приходит — неизвестно, и куда девается потом — непонятно. Иногда на недели исчезает, иногда месяцами не появляется. А бывает — каждый день, как часы. Только проснулся, только глаза открыл — и всё: всё внутри уже в узел закручено и состояние абсолютно предынфарктное. У тебя бывает так?

— Бывает, — говорю я, чтобы его успокоить. — Но редко.

— У меня тоже сначала редко бывало, — говорит Алик. — А теперь всё чаще и чаще. И вообще, не понимаю я, что с моей жизнью происходит.

— С моей уже давно ничего не происходит, — говорю я. — И мне это даже нравится.

— И ты не боишься? — говорит Алик.

— Чего? — говорю я.

— Ну, чего-нибудь, — говорит Алик.

— Боюсь, конечно, — говорю я.

— Чего? — говорит Алик.

— Я вам вот что скажу, — говорит Татьяна, не дав мне шанса ответить.

— Что? — говорит Алик.

— Бога вы не боитесь — вот что, — говорит Татьяна, и я понимаю, что она, как всегда, права.

... В библиотеке Нью-Йоркского университета не протолкнуться. Там часто много народа, а тем более сейчас, когда до экзаменов всего несколько недель осталось.

Даша Зарецкая сидит за одним из столиков рядом с миниатюрной темноволосой девушкой в очках. Обе погружены в изучение каких-то толстых фолиаптов.

— Юль, — шепотом говорит Даша. — Вот, нашла, кажется.

— Что? — тоже шепотом говорит Юля.

— Стихотворение, о котором реферат писать буду, — говорит Даша.

— Какой реферат? — говорит Юля. — Ты же говорила, что уже сдала всё.

— Ну, мне ещё про Эмили Дикинсон реферат сделать надо, — говорит Даша. — Хочешь послушать?

Юля кивает, и Даша начинает читать:

Heart, we will forget him!

You and I, tonight!

You may forget the warmth he gave,

I will forget the light.

When you have done, pray tell me,

That I my thoughts may dim;

Haste! lest while you’re lagging,

I may remember him![19]

— Ну как? — говорит Даша.

— Нормально, — говорит Юля. — Только она ведь придумала всё это.

— Что значит — придумала? — говорит Даша.

— To и значит, — говорит Юля. — У неё ведь не было никого. Она годами на улицу не выходила. И вообще была старой девой. А всё эти чувства высокие придумала просто — на безрыбье, от одиночества и от скуки.

— Всё равно красивое стихотворение, — говорит Даша.

— Именно поэтому и красивое, — говорит Юля. — Когда придумываешь, всегда красиво получается. «The warmth, the light» — ты что, кого-нибудь знаешь такого?

— Shhh, — оборачивается к ним сидящий за соседним столом молодой человек. — Will you shut up already? [20]

— Sorry,[21] — говорит Даша и опять утыкается в свою книгу.

— Дарья, — говорит Марина, входя в комнату дочери. — Что это за новые глупости ты придумала?

Даша поднимает голову от компьютера и смотрит на мать непонимающим взглядом.

— Что это за работа дурацкая? — говорит Марина. — Неужели ничего получше нельзя найти?

— Где найти? — говорит Даша. — Никуда никого не берут сейчас. Всюду сокращения одни. Всех только выгоняют. А тут график гибкий. И деньги нормальные.

— Тебе что, нужны деньги? — говорит Марина. — Перед людьми только нас позоришь.

— Мне работа нужна, мам, — говорит Даша. — Хоть такая. Лучше, чем никакой.

— А Грег что думает по этому поводу? — говорит Марина.

— При чем тут Грег? — говорит Даша. — С каких это пор я должна у него разрешения спрашивать?

— Напрасно ты с ним так, — говорит Марина.

— Как — так? — говорит Даша.

— Сама знаешь как, — говорит Марина. — Он звонил сегодня. Ты разговаривала с ним? Перезвонила?

— Чуть позже перезвоню, — говорит Даша. — Мне реферат завтра сдавать. Хочешь стихотворение хорошее послушать?

— Обязательно перезвони ему, — говорит Марина. — Обещаешь?