Брайтон-Бич опера
Шрифт:
— Я не про то, как человек себе на жизнь зарабатывает, — говорит Татьяна. — Это мне безразлично. У меня почти все знакомые поэты и художники дворниками или сторожами работали. И это нормально считалось. Никто внимания не обращал.
— Но здесь-то обращают, — говорит Алёна.
— А ты не обращай, — говорит Татьяна.
— Я стараюсь, — говорит Алёна. — Не получается.
— Скажи спасибо, что он хоть по-русски говорит, — говорит Мила.
— Спасибо, конечно, — говорит Алепа. — Но у твоего Кена русский тоже вроде свободный.
—
— Почему? — говорит Алёна.
— Знаешь, — говорит Мила, — поначалу мне его акцент даже симпатичным казался. Что-то было в нём такое. Привлекательное. И даже сексапильное. А теперь только раздражает. Особенно когда он начинает слова сленговые вставлять. Он виртуозно, конечно, русский знает, но нюансов-то всё равно не чувствует. Такая глупость получается. А если вдруг матом что-нибудь… Ты слышала, как матерные выражения звучат, когда хотя бы небольшой акцент есть?
— Да, — говорит Алёна. — Слышала. У меня третий муж был американец. Я его русскому учила. Вот он, например, говорил…
— Ой, не надо! — говорит Татьяна. — Не при мне, пожалуйста.
— Сорри, ваше величество, — говорит Алёна. — My bad.
— Так ты ему просто скажи, чтобы он нецензурных слов не употреблял, — говорит Татьяна.
— Сама скажи, — говорит Мила. — Если ему только намекпуть, что у него с русским несовершенство полное, он такое устраивает!
— Мелочи это всё, — говорит Татьяна. — Профессия. Акцент. Матом он, видите ли, нормально ругнуться не может. Как говорила моя бабушка, не сидели вы у моря без воды.
— Ну вот, — говорит Алёна. — Сейчас опять лекция будет. На тему о полезной и здоровой жизни.
— Не бойся, — говорит Татьяна. — Не будет лекции. И ничего вообще не будет.
— Ладно, — говорю я, чтобы увести разговор в менее взрывоопасную сторону. — Новогодние планы-то какие? Решили что-нибудь? Кто к Зарецким идёт?
— А что у них? — говорит Илья, в квартире которого мы все и сидим. |
— Дашка замуж выходит, — говорю я. — Они вас не звали разве?
— Нет, — говорит Нина. — Нас-то им с какой стати звать?
— Ну, значит, и мы не пойдём, — говорю я и поворачиваюсь к Татьяне: — Да?
— Давай сменим тему, — говорит Татьяна.
— А что такое? — говорю я. — Это же так романтично — Новый год со свадьбой совместить. Такое редко у кого бывает. И примета, считается, хорошая.
— Ты о чём-нибудь другом можешь поговорить? — говорит Татьяна и глазами показывает на открытую дверь в кухню. Но там темно, и я не понимаю, в чём дело.
— А что я такого сказал? — говорю я и поднимаюсь из-за стола. — Нин, давай я тебе помогу чай поставить.
Я иду на кухню и, включив свет, вижу сидящего возле окна Игоря.
— Ты чего тут в темноте сидишь? — говорю я.
— Ничего, — говорит он. — Просто так.
— А чего голову побрил? — говорю я. — На зону готовишься?
— Шуточки у вас, — говорит Игорь. — Вы в цирке выступать не пробовали?
— Нет, — говорю я. — Много чего в жизни было, а этого ещё не пробовал.
— Ну и зря, что не пробовали, — говорит Игорь. — Вы попробуйте. У вас хорошо получиться должно.
...— Вот козлы! — говорит Пол, вываливая на пол содержимое очередного ящика. Комната его родителей и так уже представляет собой нечто совершенно невообразимое. Постельное бельё, одежда, обувь — всё выброшено из шкафов и разбросано повсюду, но Пол упорно продолжает перетряхивать каждую тряпку.
— Я же знаю, что где-то здесь должно быть, — говорит он. — где-то здесь они заначки свои держат. Куда перепрятали, козлы?
Он смотрит на стоящие возле зеркала фотографии. На одной из них Максим и Ирина запечатлены в день свадьбы. На другой — уже с новорожденным сыном па руках. На третьей — они вдвоем провожают его в первый класс. Форму эту идиотскую нацепили на него. Воротничок накрахмалили так, что он себе всю шею в кровь стёр. Букет цветов в руки сунули. Как придурку последнему. На следующей фотографии — отец в день получения американского врачебного диплома. Довольный такой. А мать пьяная вдрабадан. Даже на фотке видно, что едва на ногах держится. Но всё равно улыбается, как будто её щекочет кто.
— Риск! — говорит Пол и одним резким движением смахивает фотографии с трюмо. Те рамки, что со стёклами, разбиваются, а одну, которой каким-то удивительным образом удалось уцелеть, Пол добивает ударом каблука.
Затем поиски денег продолжаются в других комнатах, где Пол учиняет точно такой же разгром и с тем же самым нулевым результатом. Наконец он добирается до кухни. Вся посуда летит вон из шкафов, а вместе с ней банки, пакеты какие-то, мешочки, коробочки. Тарелки, чашки, блюдца, рюмки, фужеры и стаканы из дорогих сервизов постепенно превращаются в груду битого стекла, пересыпанного сахаром, мукой, солью, гречневой крупой и овсяными хлопьями. Но денег нигде нет.
Пол оглядывается вокруг и замечает мусорный бачок в углу возле раковины — он единственный остался тут не тронутым. Понятно, что там никто ничего прятать не будет, но Пол всё равно поднимает его высоко в воздух и переворачивает вверх дном. Из бачка сыпятся остатки еды, рваная бумага, окурки, гадость всякая. Поворошив всю эту кучу ногой, Пол видит скомканные черные чулки на поясе с резинками и прозрачный пеньюар.
— Совсем охренели! — говорит он, поддевая пеньюар носком ботинка. — Козлы!
— Не знаю, — говорит Дима. — Ничего не понимаю уже. Полный облом вокруг. Куда ни сунусь — везде одно и то же.
— А чего ты учиться не идёшь? — говорит Оля, в чьей старой «Тойоте» они сидят.
— Не до учёбы сейчас, — говорит Дима. — И так нам еле-еле хватает. Работать надо. А потом, на кого учиться? Я сначала думал на курсы программистские пойти, но сейчас ведь знаешь ситуация какая. А на колледж денег нет. Да и терять четыре года тоже неохота.
— А как же все остальные? — говорит Оля.