Бремя
Шрифт:
На следующий вечер Ванесса, поджидая, выглянула из окна и увидела Артура, поднимающего на крыльцо с букетом белым роз. Он и раньше приносил ей цветы, но сейчас это выглядело почему-то иначе: лицо его выдавало особенное волнение и напряжение, и сердце у нее упало. Она не готова была к тому, что могло сейчас произойти. Пусть все останется, как есть, пусть ничего не изменится между ними: сколько лжи тогда удастся избежать... Но Артур вошел, и с первой минуты стало ясно, что прежнего не будет, что нечто невозможное вызрело в его уме и сердце.
— Как прошел день? — спросил он, подавая ей букет, стараясь быть спокойным. Но голос задрожал и прервался.
— Спасибо,
— Я думал о нас, — начал он сразу о главном. — Это очень глупо, что мы не вместе. Каждую минуту переживаю, как ты...
— Что может со мной случиться, а? Тебе не кажется, что ты меня слишком опекаешь?
— Не знаю, что мне кажется и что на самом деле происходит. Но знаю, что так больше не может продолжаться. У тебя нет нормальных условий, у тебя нет документов. Ты думаешь, как долго ты сможешь существовать нелегально? Ты могла бы пойти учиться... А я... Вот он — я... Могу все это дать тебе и не даю... Почему?
— Ты дал мне очень много...
— Не так много, как хотел бы... Давай поженимся!
Ванессу как будто оглушили, зазвенело в ушах, весь мир на миг онемел. Она тоже не могла вымолвить ни слова, только смотрела на розы, не в силах поднять глаз на него.
— Ну, что ты молчишь? — и подошел близко, так близко, как никогда прежде не подходил, или ей опять это показалось. Полностью овладел ее пространством. — Я люблю тебя.
Ей стало трудно дышать. Во всем свете в эту минуту у нее не было ближе человека, но понимал ли он, кого полюбил?
— Я принесу тебе только боль...
— Позволь мне думать об этом...
— Не торопи меня... Мы ведь еще так мало знаем друг друга, я сама... так мало знаю себя. И ты видишь, эмоционально... я не совсем стабильна. Дай мне время.
— Я знаю главное в тебе — твое сердце. И ты знаешь мое. Нам ничего больше не надо знать друг о друге. А на счет твоей эмоциональной нестабильности... Я готов помогать, мы вместе будем бороться, если понадобится, переедем в горы. Я давно уже подумывал об этом. Там, действительно, замечательно. Ты там поправишься. Вот посмотришь. Я все сделаю для нашего счастья. Все сделаю для твоего счастья...
Он чувствовал в себе необычайный прилив сил, достаточный, чтобы уговаривать, объяснять и объясняться. Он знал, что теперь не отступится от нее, что нет дороги назад, и сердце его окончательно принадлежит ей и не выживет без той, в ком вся его жизнь.
Ванесса смотрела почти испуганными, широко открытыми глазами и не верила тому, что видела, тому, что слышала. Да как же он может так любить ее? Возможно ли? И нет ли здесь чего-то такого, что она не в состоянии понять или осознать? Но эти ее сомнения и невыговоренные вопросы наталкивались на любящий, правдивый взгляд, и тогда страх, что Артур сейчас уйдет, может, уйдет навсегда, если она ему откажет, и что потом будет с ней, в этой стране без средств к существованию, без документов, без единой близкой души, исподтишка поднимался в сердце.
Все же что-то она могла ему дать. Хотя бы вот этот момент светлой, непоколебимой надежды.
«Живи за меня...» — вспомнилось из прощального письма Эрики.
«Вот сейчас я сделаю нечто очень бесчестное, — подумала Несса мгновенно, а может, и не сделаю...». Она опустила голову и, борясь с собой, сквозь слезы наконец сказала то, что, наверное, Артур хотел услышать больше всего, но то, что вряд ли было полной правдой.
— Я тоже люблю тебя...
— Значит, ты согласна? Согласна? — и он одним быстрым движением поднял ее на руки и закружил по комнате, ему показалось на миг, что какая-то прекрасная сила изъяла их души из тел, и он мог видеть, как что-то важное творилось и росло между ними, любуясь со стороны. Он целовал ее щеки, волосы, плечи, все, что мог достать губами. И она принимала и отвечала на его поцелуи.
«Жизнь продолжается, — думала она, странно вовлекаясь в его почти детскую, искреннюю радость. Какой все же ценой иногда продолжается жизнь!»
* * *
...Он — тополь, осокорь, она — смоковница. А вместе они? И улыбнулась, возможно ли все это? Конечно, возможно! Она родит ему ребенка... Девочку с золотым взглядом. Словно и не было в ее жизни другого мужа. Словно назвавшись чужим именем, она и судьбу свою подменила, и, задумав начать все сначала, с опасным секретом вступала в новое замужество.
На следующий день Артур объявил родителям о своем решении.
Глава 15 Счастье
Любопытствующий дождь забарабанил в окна, вмешался в разговор, разнес слух по окрестностям провинциального городка, и наутро уже все знали, что единственный сын мистера и миссис Файнс женится. Было нечто мистическое и возбуждающее в этом событии: респектабельные, светские молодые люди не каждый день берут в жены женщин не своего круга. К тому же невеста страдала амнезией или какой-то другой умственной болезнью, не имела родственников, лечилась в психиатрической лечебнице, и ни одна живая душа не пыталась ее разыскать. Такие подробности не могли не шокировать обывателей, привыкших к тому, что жизнь всегда вписывалась в колею определенности. Ванесса отказалась от свадебной церемонии. И не только по причине пересудов. Она все еще носила траур по Эрике. Поэтому процедура ограничилась обычной регистрацией брака и ужином вдвоем.
Квартира в нижней части Манхэттена, снятая в аренду на два года, была просторной, с двумя спальнями, рабочим кабинетом и светлой, большой, не типичной для манхэттенских домов кухней. Лестница из гостевой комнаты вела на террасу, соединенную с небом. В больших кадках на террасе росли деревья. Вдохновенное жилье, в котором хотелось жить вдохновенно. Ванесса занималась дизайном: подбирала мебель, картины, расставляла вазы с цветами. Как яичная скорлупа, трескалась и ломалась броня настороженности, и проливалось в новое существование забытое ожидание счастья. Город, однажды повергший в ужас, теперь открывался и с других сторон. Она обожала музеи и часами могла гулять по тихим залам, возвращаясь к полюбившимся картинам, ища в них ту алость, которая ошеломила ее в мастерской Дмитрия Вольного. Ванесса полюбила нью-йоркские закаты. Никогда и нигде раньше она не видела вечерней зари, исполненной такого вселенского драматизма — пурпуровый пир, легко растворявший густую и темную ее меланхолию. Казалось, в такие часы земля, небо и солнце, слившись воедино, пытались открыть свою общую тайну. О, если бы только можно было понять их язык, воздействующий одновременно на все пять чувств и дающий импульс еще чему-то неясно щемящему в сердце.
Но порой, занимаясь домашними делами или пытаясь отвлечься книгой (всегда почему-то попадались с намеками на ее собственную двойную жизнь), Ванесса вдруг замирала, ощущая, как снова поднимается в ней тревога и чувство вины, мутное до тошноты, мешает дышать. В такие минуты ей казалось, она была одновременно и персонажем, и зрителем запутанной драмы, будто два фрагмента, две разделенные части ее сосуществовали в одном и том же теле и сознании, но как бы ни стремились, не могли стать целым.