Бремя
Шрифт:
Не жаль тела, дом, занятый врагом, — не твой дом и подлежит уничтожению. Что физическая боль в сравнении с душевной? А душу жаль… И, подчиняясь неосознанной потребности, не знавшая ни одной молитвы, прошептала: «Господи... Прости...». Потом поднялась на подоконник, выпрямилась, моментально почувствовав, как солнце, как будто давно ожидавшее ее появления, обдало с ног до головы жарким пламенем, далеко отодвинулся, не принявший в свою непонятную игру мир, напряглось, до судорог, и окаменело все внутри, и, помогая руками, она навалилась этой каменной тяжестью на стекло, ощущая его хрупкость. Вдруг ей показалось, что кто-то позвал ее, ласково, протяжно. Она оглянулась — никого, но все же спустилась вниз и оглядела комнату.
Солнечный свет обильно
— Рика, Рика, я — здесь, я — с тобой, не уходи,— услышала она голос, и отчетливое эхо повторило: — Не уходи! Жди меня!
— Ты нашла меня, Несса, сестренка моя, — выдохнула Эрика с облегчением и прошептала. — Я жду тебя, я не уйду, я жду...
Словно очнувшись от кошмарного сна, она отстранилась от окна, но в то же мгновение кто-то сильно и тяжело толкнул ее в спину, и, потеряв равновесие, за секунду перед падением страшная, нечеловеческая догадка пронзила ее — догадка о том, что кому-то властному и ненавидящему, с кем незримо и полуосознанно она боролась долгие годы и кому в конце концов проиграла, нужна была ее жизнь — нужна была для того, чтобы лишить ее даже последней надежды на спасение...
* * *
Эрика выпала из окна отеля в тот час, когда Ванесса, гуляя в тихом безлюдном парке, обдумывала идею возвращения домой, в Россию. То же небо, что приняло ее сестру в свое лоно, простиралось и над нею: только с земли свет его казался более густым и менее постижимым, чем с высоты птичьего полета. А позже вечером, когда миссис Харт не вернулась с дочерью, которую должна была забрать из «Желтого круга» еще после полудня, и тревога не унималась, и пульс неровно дергался даже в пальцах рук, и страшное предчувствие сковало сердце, и не хватало духу подойти к телефону, чтобы набрать номер Кристины и узнать, в чем дело. Но все же, преодолевая чудовищную неподвижность, Ванесса встала и через несколько секунд увидела входящую Элеонору Харт, совершенно одну, и как-то вдруг высохшую, уменьшившуюся до неузнаваемости и с опущенной головой; рванулась к ней навстречу, уповая на опровержение, готовая к чему угодно, только не к худшему, и та, не поднимая лица, проходя мимо, как будто и не видя ее, незнакомым, не своим голосом, бросила: «Не думаю, что теперь вам есть смысл оставаться в этом доме...» — и закрыла за собой дверь...
«Дорогая моя Несса, я вышла из жизни, как будто невероятная сила вытолкнула меня в другую реальность, — писала Эрика в предсмертном письме. — О, если бы ты была сейчас рядом, и я могла бы все тебе объяснить. Мне кажется, ты одна могла бы защитить меня! Но в одиночку я не в состоянии больше сопротивляться судьбе — моя ли это судьба? Ты знаешь, может, ты только и знаешь, как я любила жизнь. Но разум мой изъеден неисправимо: эти прыжки сознания — подсознания... Мне не убежать от них... И следующего витка я не выдержу, каждый следующий, как другая, более крепкая петля, которая затягивает все туже. И невыносимо надоели лекарства. Я отдала им двадцать своих лет, и каждый день начинала родами. Так хочется вырваться из безумия в бесстрастную стратосферу и улететь далеко-далеко... Жаль, что там не будет тебя, совесть моя земная...
Прощай, твоя сестра Рика.
Живи за меня. Это я тебе завещаю. Завещаю тебе и мое несбывшееся желание — умереть в старости в окружении детей и внуков».
Часть II
Глава 14 Погоня
Я бегу от отчаяния, но оно преследует, не отступая. Сворачиваю с дороги, чтобы пересидеть в укромном, тихом месте и прийти в себя, и, кажется, мне удается это на время, но потом опять слышу за собой его тяжелое дыхание; и тогда я меняю имя, судьбу, внешность, страну проживания, но, словно хищник намеченную добычу, оно узнает меня и здесь и, насмехаясь над загнанностью моею, набрасывается, предвкушая уже скорую победу. Откуда ждать спасения? Кто защитит меня? Ведь бежать больше некуда.
Непоправимые ошибки совершает человек, сломленный отчаянием, но ведь в этом и состоит коварная цель — загнать и запутать. Из всех врагов человеческих — ревности, зависти, злости — отчаяние мне ненавистно больше всего. Оно отнимает добрую волю, мутит разум и требует жертвы. И если ты не жертвуешь собой, то отдаешь на откуп кого-то другого...
— Васса, чего ты боишься больше всего? — спросила я однажды.
— Да вот того и боюсь, что, как бы перед Богом и людьми не осрамиться, когда самой тяжко станет, скажем, болезнь там, Господи, помилуй, какая или еще хуже — для души соблазн. Так-то живешь, живешь, и не знаешь, на что годен, а, случись чего, потом только и видно — та кума, аль не та, — отвечала Васса. — Вот того и боюсь, Ваня, чтоб не оказалось, что «не та»...
* * *
Миссис Харт винила (о чем ни разу не обмолвилась вслух) Ванессу в гибели Эрики. Считала, что возбуждение, вызванное их дружбой и восторженной привязанностью, оказалось непосильными для больной психики дочери. Но что были те молчаливые, холодные упреки в сравнении с бременем, которое взяла на себя сама Несса! Конечно, не появись она в жизни Рики, самоубийства могло не быть... Во всем, во всем только ее вина. И что же в ней такого, что все, кого она способна любить, уходят от нее навсегда? Как нестерпимо одиночество... Эрика захлебывалась им каждый день. Хотя всегда пребывала в окружении людей. Но вот Васса, жившая одна, не ощущала себя одинокой. И Дед, в одиночку прошедший через страшные испытания, не был одинок. Значит, есть невидимое, спасительное родство с миром, ощутимое иными и недоступное другим. Сама Ванесса принадлежит к тем, вторым, отщепленным от целого, и беспомощной щепкой кружит в жизненном пространстве, втайне пытаясь пристать, прилепиться к чему-нибудь надежному и опереться.
Эрика была сильнее, чувствовалась в ней дедова воля к жизни. Если бы не лекарства и не инъекции, изъевшие ее дух, она бы жила. Жила бы полно и светло. Но нет — угасла где-то в августовском небе, погасив повсюду свет, и теперь Несса лежала в кромешной темноте, опускаясь на опасную глубину такой же безысходности. У нее было два выбора — уйти на дно или поплыть, куда понесет, лишь бы держаться на поверхности. Но чтобы поплыть, нужны были силы и цель, а ни того ни другого не было. «Пусть никогда не наступит утро...» — думала она в свою последнюю ночь в доме миссис Харт, пребывая в какой-то злобной тоске, пока наконец тяжелый сон не сморил ее.
Но утро, осторожно подглядывая сквозь жалюзи, все-таки наступило, и от первой же мысли волной пробежало по сердцу беспокойство — куда идти? Борясь с собой, Ванесса наконец встала, собрала сумку (подумала: ведь даже в ночлежку без документов не возьмут) и сидела в ступоре какое-то время, наблюдая, как за окном рассеивалась седая мара, переливаясь в золотистую воздушную пыль, потом подошла к телефону («Смотри же, не пожалей об этом позже!» — сказала себе почти со злостью) и набрала номер Артура Файнса.