Бреслау Forever
Шрифт:
— Что ты хочешь узнать?
— В этом твоем романе, на сто тринадцатой странице, описано, как Кугер с Грюневальдом…
— Их объединяют цветы, — сказал Кугер. — С тем только, что это наименее существенное.
— А что существенное? — Грюневальд булочку и запил кофе. Потом отодвинул пустую чашку в сторону.
— Все они сделались нервные. Все замечали странные вещи.
— Типа чего?
— Например… — Кугер одной рукой перелистывал акты. — «Тень дома на солнце перемещалась исключительно быстро» или «Когда смотрел на часы,
Грюневальд удивленно поднял брови.
— И в актах есть такая чушь?
— Нет. Я сам все это написал.
— Раз все они погибли, откуда у тебя все эти сведения?
— От их женщин, которых я всех допросил.
— Погоди, погоди, — разозлился Грюневальд. — Я тебя отстранил от дела. Ты знаешь, что такое приказ?
Их разговор перебил приход вахмистра. Абсолютный молокосос с трясущимися руками. Боже, сейчас уже детей на службу берут. Вскоре придется работать с дошкольниками. А потом останутся одни ясли. Всех способных забирали на фронт. Но именно потому у Германии были такие успехи. Вся Европа была немецкой.
— У меня письмо к господину Грюневальду, адресован он по-другому, но мне приказали доставить его именно вам.
Господину, господин… Версаль устроили. Желторотый не знал, что перед фамилией следует называть служебный чин. А может, он его даже и не знал.
— Откуда?
Молодой не знал, куда отвести глаза.
— Ну, потому… Ну… — Он робко указал пальцем на Кугера.
Тот лишь рассмеялся.
— Я уже настолько неблагонадежный, что даже рапорты не могу читать?
Охотнее всего, парень бы спрятался бы под письменным столом. Он не имел ни малейшего понятия, как выйти из сложной ситуации.
— Прошу прощения, это не рапорт. Кто-то прислал частное письмо. Вот этому господину, — он снова указал рукой на Кугера. — Но теперь цензура вскрывает все письма. И мне приказали отдать его второму господину.
Грюневальд взял письмо. Точно так же, как и курьер, он не знал, как себя повести.
— Благодарю, можешь идти.
— Так точно, mein herr. — Молокосос щелкнул каблуками и отдал честь по-армейски.
Еще немного и здесь в окнах установят пулеметы, которые будут обслуживать обезьяны. Только этого не хватало. Хотя, зачем, весь мир принадлежал Германии. Не германскими оставались несчастные крохи.
Когда дверь захлопнулась, Грюневальд подал конверт Кугеру.
— Если это тебе, тогда читай.
Калека, покачав головой, отказался. Он усмехнулся.
— Это ты читай, как тебе и приказали. Приказ — всегда приказ, — жестоко съязвил он, повторяя предыдущую партию слов коллеги.
Грюневальд вынул письмо из конверта. Какое-то время он пробегал его глазами, потом снял очки. Вынутым из кармана платком вытер вспотевший лоб. Он даже не знал, как поднять глаза и поглядеть на приятеля. Тем не менее, пересилил себя.
— Мне очень жаль. Приготовься к самому худшему.
— Что? Меня переводят на фронт? А кто же мне перезарядит пистолет? Ведь у меня всего одна рука.
— Это частное письмо.
— От какой-нибудь любовницы? Или они выяснили, что я еврей?
Грюневальд снова вытер лоб.
— Твою жену похитили.
— Английские парашютисты?
— Обычные бандиты. Ради выкупа.
Кугер неожиданно улыбнулся. Он поднялся, сделал несколько шагов к окну, повернулся и прошелся к двери. Затем подошел к столу, все еще радостно улыбаясь.
— Правда? Ну, ну… Ну не может мир быть настолько прекрасным. Мне это только снится.
— Не издевайся. Если ты не заплатишь выкуп, ее убьют.
— Теоретически, я мог бы отдать им половину зарплаты. Но когда ее отпустят, она же заберет вторую половину в виде алиментов. Так с чего я буду жить?
Грюневальд не мог поверить в то, что слышал. Взволнованный, он подошел к огромному окну, чтобы успокоиться; теперь глядел на великолепную панораму Бреслау. Он свернул себе сигарету, закурил и затянулся до самого дна легких. Потом повернулся и крикнул:
— Так тебе на это наплевать?!
— Совсем даже наоборот. Давай вернемся к основному делу.
— Парень! Ты что, не понял: твою жену похитили!
— Бывшую жену, — спокойно ответил на это Кугер. — Она бросила меня, когда мне ампутировали руку. Она не хотела жить с калекой. Предпочла красивого любовника. Ну, молодая она тогда была.
— И тебя не волнует ее судьба?
— Совершенно.
Грюневальд только закрыл лицо руками. Он понятия не имел, что сказать. Для привыкшего к законности и «государственной» морали немца все это было невообразимым.
— Возвращаясь к более важному делу, — продолжал Кугер. Развалившись в кресле, он тоже закурил. Он мог самостоятельно справиться с коробкой спичек. — Я допросил всех тех женщин, ну, понимаешь, жен людей, которые взорвались. Ты гляди, какое странное совпадение… Так вот, часть из них сообщила мне, будто бы их мужья получали письма о похищении своих жен ради выкупа. Некоторые из мужчин верили, попадали в панику, некоторые — нет. Потом оказывалось, что их бывшие жены — он акцентировал «бывшие» — были либо у родственников в Баварии, либо на отдыхе в Цоппот [33] , либо отправились с каким-нибудь любовником в деревню.
33
Немецкое название польского Сопота, который был местом отдыха для среднего класса. — Прим. перевод.
— Почему этого нет в актах? — спросил Грюневальд.
Кугер скорчил мину в стиле «я всего лишь деревенский дурачок».
— Не знаю.
Грюневальд погасил только что закуренную сигарету.
— Следует немедленно допросить всех офицеров, которые вели следствия по каждому отдельно взятому делу!
— Допрашивай, сколько влезет. — Кугер откинулся в кресле. — Тебя ждет длительная экскурсия на восточный фронт. Если они все еще живы, возможно, чего-нибудь и узнаешь.
— Что, всех мобилизовали?