Бриджертоны: Вторые эпилоги
Шрифт:
– Помогите Люси, – потребовал он.
Повивальщица взяла больную за запястье, чтобы нащупать пульс. Кивнула, уловив ритм, а затем заявила:
– Я сделала все, что могла.
– Нет, – отрезал Грегори, не желая верить, что на этом все. Всегда можно что-то сделать.
– Нет! – снова повторил он. – Нет!
– Грегори, – прервала Гиацинта брата, коснувшись его плеча.
Он стряхнул ее руку и угрожающе навис над повитухой:
– Сделайте же что-нибудь! Вы должны что-то сделать!
– Она
Грегори сглотнул. Обычно он был довольно сдержан и не выходил из себя, но сейчас его снедало желание взорваться, завопить, заколотить по стенам, найти способ собрать всю эту кровь и залить обратно в Люси…
Он едва мог дышать под гнетом этих эмоций.
Гиацинта тихонько подошла к брату и взяла его за руку. Он машинально переплел свои пальцы с ее, ожидая, что сестра скажет: «С ней все будет хорошо» или «Все будет хорошо, только верь».
Однако она молчала. Ведь это была Гиацинта, а она никогда не врала. Но она была здесь. Слава богу, сестра тут.
Гиацинта пожала его руку, и Грегори знал, что она останется ровно столько, сколько будет ему нужна.
Он заморгал, глядя на повитуху и пытаясь выдавить хотя бы слово.
– Что если… – Нет! – Когда, – сбивчиво произнес он. – Что нам делать, когда она очнется?
Повитуха сначала посмотрела на Гиацинту, что по какой-то причине рассердило Грегори.
– Она будет крайне слаба.
– Но с ней все будет хорошо? – спросил он, едва ли не цепляясь к словам повивальщицы.
Она посмотрела на него с ужасным выражением лица: смесью жалости, печали и смирения и, наконец, ответила:
– Трудно сказать.
Грегори внимательно рассматривал ее, отчаянно пытаясь найти что-то еще, кроме недомолвок и банальностей.
– Какого дьявола это значит?
Повитуха избегала его взгляда.
– Нередко в таких случаях начинается инфекция.
– Почему?
Женщина моргнула.
– Почему? – почти прорычал Грегори, чувствуя, что Гиацинта сильнее сжала его руку.
– Не знаю, просто так происходит.
Повивальщица отступила на шаг.
Грегори повернулся обратно к Люси, не в силах больше смотреть на повитуху, покрытую кровью его жены. Может, в этом не было ничьей вины, но он не мог более ни минуты выносить вид этой женщины.
– Доктор Джарвис обязан вернуться, – глухо потребовал Грегори, взяв Люси за безвольную руку.
– Я за этим прослежу, а еще прикажу служанке поменять простыни, – сказала Гиацинта.
Грегори не поднял глаз.
– Мне тоже пора уходить, – сообщила повитуха.
Несчастный
– Люси, – прошептал он, пытаясь добавить в голос нотки поддразнивания. – Ла-ла-ла Люси. Ла-ла-ла Люси. – Этот глупый припев придумала в четыре года их дочурка Гермиона.
Грегори изучал лицо любимой. Неужели она только что улыбнулась? Кажется, выражение ее лица чуть изменилось. Он продолжил дрожащим голосом:
– Ла-ла-ла Люси, ла-ла-ла Люси.
Грегори чувствовал себя идиотом, повторяя эту ерунду, но не знал, что еще говорить. Обычно он за словом в карман не лез, особенно с Люси, а теперь… что можно сказать в такую минуту?
Вот поэтому он и сидел тут. Сидел, кажется, уже несколько часов. Сидел, пытаясь не забыть, как дышать. Сидел и прикрывал рот каждый раз, когда чувствовал, как рвется из горла рыдание, потому что не хотел, чтобы его услышала Люси. Сидел и отчаянно пытался не думать о том, как ему жить без нее.
Она была для него целым миром. Затем, с появлением детей, пусть уже не заполняла его жизнь полностью, но оставалась ее центром. Солнцем. Его солнцем, вокруг которого вращалось все самое важное.
Люси. Девушка, которую он едва не потерял, потому что слишком поздно понял, как ее обожает. Такая идеальная – попросту его вторая половинка, – что он чуть ее не упустил. Ждал любви, полной страсти и драматизма; ему даже в голову не приходило, что настоящая любовь может быть настолько уютной и простой.
С Люси он мог часами сидеть в молчании. А мог болтать, как сорока. Сказать какую-нибудь глупость и не переживать. Заниматься любовью всю ночь напролет или несколько недель просто обнимать ее во сне.
Это неважно. Все неважно, потому что они оба знали, что любят.
– Я не смогу жить без тебя, – выпалил Грегори. Черт побери, он молчал целый час, и это все, что он сумел придумать? – То есть, смогу, потому что придется, но это будет ужасно, и, честно сказать, справлюсь я плохо. Я хороший отец лишь потому, что ты такая замечательная мать.
Если она умрет…
Грегори плотно зажмурился, пытаясь отбросить эту мысль. Он так старался не думать об этих трех словах.
Три слова. Обычно под ними подразумевается «Я тебя люблю», а не…
Он сделал глубокий прерывистый вздох и попытался подумать о чем-то другом.
В приоткрытое окошко дул легкий бриз, и Грегори услышал радостный крик снаружи. Один из его детей – судя по голосу, сыновей. День выдался солнечным, и дети, наверное, играли в догонялки на лужайке.
Люси любила смотреть, как они носятся на свежем воздухе, и сама бегала с ними, даже когда была уже на сносях и переваливалась, словно утка.