Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
– Так вот, Миккель: Скотт не придет...
Миккель смотрел мимо отца в каморку. Игрушечный корабль стоял на подоконнике, купаясь в лучах вечернего солнца.
– Не придет?..
– прошептал он.
– Ни сегодня, ни завтра, ни на следующей неделе, - продолжал отец.
– А хочешь на бриг наняться, то можешь сделать это, не выходя из дому.
Бабушка Тювесон схватила миску со стола и трахнула о пол так, что осколки и картошка полетели во все стороны.
– Так это ты был, Петрус Юханнес?
– жалобно сказала она.
– Негодяй ты, и больше никто. Нацепил бороду и надсмеялся над старухой матерью. Капитан Скотт - как бы не так! Мазурик ты есть, мазуриком и останешься!
Петрус Миккельсон обнял бабушкины плечи. И она почему-то не стала убирать его руку.
– Это же ради тебя все, мама!
– заговорил он.
– Чтобы ты не убивалась все эти два года, не гадала, какие беды могут случиться со мной и Миккелем на море, когда бриг будет построен. Надул телячий желудок, сунул под куртку - вот вам и Скотт. А теперь один Миккельсон остался.
У Миккеля в груди разлилось ровное, приятное тепло.
"Со мной и Миккелем на море..." - Выходит, отец, - произнес он возможно тверже, - ты с самого начала задумал... меня?..
Миккельсон-старший улыбнулся:
– Было время - ты копил для меня в дупле. Теперь я накопил для обоих. Управлять каменоломней можно лет пять, шесть, но моряком остаешься всю жизнь.
Миккель сжал в руке кожаный лоскут.
– Ты все-таки копил в дупле?
– Ага, только что доски оторвал.
– Отец вытащил из кармана коричневый конверт.
– Вот, капитанский диплом. Смекаешь теперь, что я делал в ту зиму, когда вы оставались дома одни, а бриг стоял без снастей под снегом?
В прихожей загремели чьи-то сапоги. Вошел плотник и приставил два пальца к козырьку:
– Эфраим Грилле, корабельный плотник брига "Три лилии", докладывает, что получены канаты для снастей.
– Порядок! Спуск на воду, как назначено. Я уже начал команду набирать, - сказал капитан Миккельсон и глянул уголком глаза на кожаный лоскут, который свернулся и исчез в огне под кастрюлей.
Глава тридцать шестая
СПОКОЙНОЙ НОЧИ, СИРОККО
Нелегко уснуть вечером, если на следующий день предстоит начать новую жизнь. Сколько дел надо сделать, со сколькими друзьями попрощаться!..
В ночном небе над Бранте Клевом изогнулся серебристый серп. Вдруг дверь постоялого двора скрипнула, и на крыльце появился долговязый парнишка в короткой рубашке с булкой в руке.
Белая Чайка не спала, жевала свежее сено, которое накосил ей Цыган, вернувшись от пастора. Теплые лошадиные губы, такие мягкие и бархатистые, пошлепали по булк-s - больше из вежливости, чем от голода.
– А я было подумал, что он увел тебя опять. Али ты его знаешь лучше моего? Хочешь услышать, что говорила бабушка за ужином сегодня? Никогда не ведаешь, что увидишь под грязной шляпой, - вот она что сказала!
Он постоял, помялся, потом решился наконец:
– Я тебя очень люблю, Белая Чайка, ты не думай. Но ведь ты же знаешь, что говорят про моряка на коне?..
– Слова упорно застревали в горле.
– И... помнишь, что я отвечал ребятам в деревне? Которые давали за тебя акулью челюсть или еще какое-нибудь барахло. Только на белый парусник с двумя мачтами! Ну вот, парусник есть, стоит в заливе.
Белая Чайка фыркнула и потерлась мордой о его щеку, совсем как раньше.
– Если думаешь, что я реву, Белая Чайка, то ты не ошибаешься. Я ведь знаю - ты никому не скажешь. Даже и в деревне, верно?
Миккель совсем охрип и поспешил сковырнуть клеща, который впился в лошадиный бок.
– За...завтра ты отвезешь меня туда. В последний раз, Белая Чайка. Там тебя один человек ждет.
Пол жег пятки холодом. В дверях Миккель остановился и поднял руку.
– Спокойной ночи. Сирокко...
– прошептал он.
Глава тридцать седьмая
МИККЕЛЬ МОРЕХОД
Ночью, накануне спуска брига на воду, в Льюнге разразилась такая гроза, какой не видали здесь еще с той поры, когда бабушка Тювесон была девочкой.
В самый разгар ливня к убежищу Эббера подкрался льюнгский ленсман. Вместе с ним крался Грилле, который никак не мог забыть Эбберовых блох. Бабушка Тювесон до сих пор мазала плотника с вечера овечьим салом - до того они его искусали.
Грилле прицелился из ружья.
– Выходи сюда, не то стрелять буду!
– проревел он, заглушая гром.
Но на месте циркового фургона была только грязная яма. В ней лежал отрубленный слоновий хобот и плакат с размытой надписью.
Грилле опустился на колени и прочитал в свете молний:
ПРИ ПОСЕЩЕНИИ ЗВЕРИНЦЕВ
ПРОСЬБА СОБЛЮДАТЬ ОСТОРОЖНОСТЬ.
ЗВЕРИ МОГУТ УКУСИТЬ!
– Попался бы ты мне, - прошипел плотник, толкая плакат ногой в лужу, - я бы тебя укусил!..
Для порядка ленсман прошел немного в южном направлении, вдоль колесных следов. А Грилле привязал к хоботу булыжник и утопил его в самом глубоком месте залива Фракке.
Петрус Миккельсон всю эту ночь провел на верфи: старики уверяют, будто новые бриги притягивают молнию мачтами.
Молния и в самом деле ударила с таким громом, точно земля раскололась, но не на верфи, а где-то за спиной Миккельсона-старшего.
"Ну все, конец постоялому двору пришел", - подумал он и бросился домой.
Посреди двора лежала дуплистая яблоня, расщепленная молнией надвое.
– Видать, решила, что Миккельсонам больше не нужна копилка, - сказал Петрус Юханнес опомнившись.
– Что ж, она хорошо послужила: не только на каменоломню - на целый бриг скопили.
Из ямы поднимался дымок, но Миккель спустился туда босиком и выудил невредимую книжечку в синей клеенчатой обложке.
– Так вот куда я ее засунул?
– удивился отец и полистал книжечку.
– Да-а, все это капитан должен знать наизусть, чтобы водить суда в дальнее плавание.