Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
...моего лучшего друга звать Миккелъ Миккельсон. Он живет в Льюнге на постоялом дворе, но мы, наверное, убежим в Америку на угольщике. Не ищи. Орган возьми себе.
Твоя Туа-Туа.
Что сделала тетушка Гедда? Она отправилась на капитанский мостик, ткнула капитана зонтом в спину и гаркнула:
– Поворачивай пароход! Я еду обратно!
Но капитан "Фракке" не позволял каким-то там датским тетушкам командовать собой.
Он гаркнул в ответ:
– Здесь я решаю, когда и куда
Губы тетушки Гедды сердито дернулись. Но ей было известно, что и в Швеции и в Дании выбрасывание капитанов за борт карается по закону. Поэтому она довольствовалась обещанием, что ее высадят на берег.
– На первой же пристани! И орган чтобы выгрузили!
И тетушку Гедду высадили на берег. На ближайшем хуторе она наняла здоровенную подводу. Добрый крестьянин помог ей погрузить орган.
– Поехали!
– скомандовала тетушка Гедда.
Возница чмокнул губами, подвода тронулась. Тетушка Гедда сидела за ящиком и вязала так, что спицы звенели.
Мы уже знаем, что дорога кончалась у Синторовой пристани. Но тетушке Гедде нужно было дальше.
– Сгружай орган!
– распорядилась она.
– Вот тебе крона за хлопоты, да не трать ее на какой-нибудь вздор.
Правда, крона была датская, но тетушка Гедда сказала, что она даже лучше шведской. И зашагала через пустошь.
Как раз в это время вернулась гроза. Она была из тех гроз, что способны неделями бродить вокруг деревни. Ветер завывал в горелом вереске. Тетушкины башмаки гулко шлепали по лужам.
– Бэ-э-э-э!
Тетушка Гедда круто остановилась. Ягненок? Ну конечно, ягненок!
Богатей Синтор перегнал свое стадо на северную пустошь, да, знать, один сосунок отбился и теперь звал мать.
Тетушка Гедда сразу определила: вон за тем обгоревшим загончиком блеет, бедняжечка.
– Ах ты, дитятко жалкое!
– пробормотала Гедда и тихонько обогнула загон.
Но здесь она увидела не овечку, а человека в черном костюме и широкополой шляпе. Шляпу украшал венец из красных перьев.
– Бэ-э-э-э!
– усердствовал мужчина; он еще не заметил тетушку Гедду.
– Постыдился бы, негодник!
– крикнула тетушка и стукнула его зонтом так, что перья полетели.
Мужчина испуганно заблеял и бросился наутек на полусогнутых ногах. Но зонтик тетушки Гедды снова метнулся вперед, как молния, и зацепил беглеца ручкой прямо за шею.
Говорят, будто старые девы за версту кофе чуют. А дым над трубой постоялого двора был настоящего кофейного цвета. Если бы не этот дым, тетушка Гедда ни за что не нашла бы дорогу.
– Шагай, слизняк!
– скомандовала она и повела полузадушенного кривляку вниз по Бранте Клеву, определяя путь по запаху.
В прихожей человек-овца вдруг заблеял еще
– Нет, нет!
– всхлипнул он при виде грозно поднятого зонтика.
– Я не бежать вовсе, только чулки снять!..
На башмаки "артиста" были натянуты красные чулки от трико.
Глава тридцать третья
ШКУРА, КОТОРУЮ НАДО ДУБИТЬ
Слыхали вы об овцах, которые стучались бы в дверь, прежде чем войти?.. Нет? Зато вы не слыхали и о таких тетушках, как Гедда из Эсбьерга!
Тетушкины руки были заняты двуногой овечкой, поэтому она толкнула кухонную дверь ногой.
– Мир вам, хозяева!
– сказала тетушка Гедда и наподдала пленнику коленом сзади, так что он полетел к печке - прямо в пасть Боббе.
Боббе взвыл, подскочил и вцепился в черные брюки так ловко, словно всю жизнь только этим и занимался. Человек-овца вопил, Боббе глухо рычал.
Едва Петрус Миккельсон выдворил Боббе в каморку, как настал черед бабушки всполошиться:
– Не бери греха на душу, парень!..
Енсе поднялся на ноги и шел, хромая, на дрожащего оборотня. В правой руке он держал мексиканский нож.
– Так это ты, волк паршивый?! Так, ясно!..
Сильный удар сшиб с оборотня шляпу - полюбуйтесь-ка, вот он перед вами, сторож льюнгской церкви. На голове котелок, руки прикрывают то место сзади, где Боббе вырвал лоскут.
– Тоже волк - овца он, вот кто!
– презрительно фыркнула тетушка Гедда, разделяя драчунов зонтиком.
– Взрослый человек, а носится в проливной дождь и блеет! Где это видано?
Миккель смотрел, словно завороженный, на широкополую шляпу, упавшую на пол. Вокруг тульи торчали четыре замызганных пера, что украшали некогда уздечку цирковой лошади. Шляпа Цыгана! Которая слетела с его головы в тот раз, когда Белая Чайка прыгнула через речку.
Где же были твои глаза, Миккель Миккельсон?
Он перевел взгляд ка ноги Якобина: акробат успел снять только один красный чулок.
"Соображай, какой получится след, если на башмак натянуть чулок? Как от морской овцы - что на песке, что на огороде!
И что такое пятиметровый прыжок для акробата!
И зачем - помнишь, Миккель?
– зачем нужно было Якобину куда-то грести по ночам?
А хриплый, блеющий голос Якобина? Конечно же, это он заманивал овечек в Эбберову бочку!
И лишь один Боббе смекнул, какая опасность грозила Ульрике, когда она по вечерам шла навестить Синторовых овец - в охотничьих угодьях Якобина!"
Чем больше Миккель думал, тем яснее понимал, каким он был остолопом.
– Спрячь нож, Енсе, здесь я распоряжаюсь!
– прогремел голос Миккельсона-старшего.
– И без того дрожит, словно в лихоманке.