Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
Она скользнула между сушившимися шкурами, ухватилась за левую распорку и прильнула к ней.
Миккель лег на правой распорке, упираясь коленями в брезент. Ну, как увидят снизу бугры на потолке?.. Тогда пропали. Он взялся покрепче правой рукой, втянул живот и затаил дыхание.
Эббер уже вошел в сарай. Шест с крюком стукнул о лестницу.
– Так-так, тебе надо тысяча шкур на тело - ты не будешь зубом цок-цок, самый мерзлый акробатист в мире.
Слышно было, как Якобин, стуча зубами,
– Ой, Эббер за шкурами поднимается!
– ужаснулась Туа-Туа.
Миккель шикнул:
– Он тяжелый, не полезет. Крюком ловить будет. Берегись, чтобы не зацепил.
Эббер поднялся на первые две перекладины. Они были нарочно сделаны толще, чтобы выдержать вес дубильщика; отсюда он всегда доставал шкурки шестом.
Из отверстия в крыше появился страшный крюк. Он повертелся в разные стороны, словно щупальце спрута, потом решительно двинулся вперед - так близко от Миккелева лба, что Туа-Туа стиснула зубы, чтобы не закричать.
– Знаю, знаю, где вы, мой птички!
– хихикал Эббер.
Раз! Крюк проткнул первую шкуру и потащил вниз.
А вот снова вынырнул - прямо на Миккеля! У самого Миккелева лица он поймал следующую "птичку". Шкурка медленно поползла к дыре; вдруг крюк дернулся и зацепил Миккелеву штанину.
Туа-Туа сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
Эббер сердито рычал:
– Проклят крюк! Брезент зацепился! Лезь отцепить, Якобино!
Миккель, покраснев от натуги, достал из кармана нож и полоснул штанину.
– Стой. Сам отстал, проклят крюк!
Шкура исчезла. Миккель тронул коленку - кровь.
– Царапина. Молчи...
– успокоил он бледную Туа-Туа, потом зажал "царапину" рукой, осторожно перегнулся через край и поглядел.
В ярком луче солнца, среди пляшущих пылинок, стоял Якобин и обматывал свою тощую грудь шкурами.
– Раньше, раньше!..
– ворчал он.
– Как я мог раньше приехать, если ленсман день и ночь возле сторожки шныряет?
– Весь приход на тебя смотрел, да?
– Эббер щелкнул языком.
– Когда ты шел на церковь, с красивый черный котелок на твой голова?
Якобин бросил ему котелок:
– Ладно уж! Главное, теперь можно в путь.
Дрожащими пальцами Эббер достал из-за подкладки котелка кожаный мешочек.
– Николай-угодник тебя благословит!
– тихо сказал он и поднес руку к свету; его могучее тело трепетало от волнения.
– Все восемь?
– Все во-о-семь.
– Якобин заикался от холода.
– Ко-когда трогаемся?
Эббер сунул мешочек в голенище.
– Когда мясной бочка полный, друзь мой, - усмехнулся он, выталкивая Якобина за дверь.
– Но, Эббер, я же...
– "Я же, я же"!.. Ты думай, самый жирный человек мира можно стать
– Голос дубильщика удалился по направлению к фургону.
Наступила тишина.
Миккель сидел неподвижно, зажав колено, и смотрел вниз, на черный котелок на полу. Он даже не заметил, как к нему подползла Туа-Туа.
– Больно, да, Миккель?
Она осторожно стерла кровь подолом. Миккель прикусил губу и улыбнулся ей.
– Когда ты так делаешь, мне ничего не больно, Туа-Туа.
Глава двадцать шестая
ЮЖНОАМЕРИКАНСКИЕ ЛАМЫ
Прокрасться мимо запертого фургона, в котором храпят два циркача, - самое простое дело на свете.
Миккель зашел к паромщику, договорился о перевозе, а теперь сидел за перевернутой лодкой и кривился: Туа-Туа перевязывала ему колено лоскутом от нижней юбки.
– Подумай как следует, Туа-Туа!
– Он поморщился и загнул два пальца, осталось восемь.
– Сперва звал бежать, теперь говоришь - домой. Что ж тут думать...
– Потому что я умею считать до восьми, ясно? Слыхала, что Эббер сказал?..
– Если у меня свалятся чулки, то это из-за тебя!
– сердито ответила Туа-Туа, отстегивая булавку.
– Вспомни, Туа-Туа: "Все восемь!.." Восемь, понимаешь? Чего восемь?
– Вязов на кладбище!
– отрезала Туа-Туа и натянула лоскут так, что раздался треск.
– Ладно, пусть вязов, коли ничего другого не можешь придумать.
– Миккель опять скривился.
– Теперь представь, что идешь мимо вязов, вдоль кладбищенской ограды. Так? Пришла к двери в ризницу. Что пропало оттуда?
Туа-Туа ахнула и отпустила Миккелеву ногу:
– Рубины? С Каролинской шпаги!..
– Тш-ш-ш! Идет, после поговорим.
Хлопнула дверь, и на откосе появился паромщик. Он был старый, но греб хорошо - коли хорошо заплатить.
– Что, детишки, сидите, ждете дедушку-паромщика?.. По пятаку с носа, за вещи отдельно.
Туа-Туа достала из узелка пятнадцать эре:
– Вот, сдачи не надо.
Паромщик зашагал к лодке, проверяя на ходу каждую монету на зуб:
– Сдача плачет, в чужой карман не хочет, - сказал он, отвязывая веревку.
– Чай, у Эббера были, зверей глядели?
– Каких зверей?
– Миккель прыгнул в лодку.
– Али бывает цирк без зверей?
– Паромщик презрительно сплюнул.
– На корму, мокроносые, да не лотошитесь - вон какая морока.
На юге громоздились черные тучи, по воде протянулись морщинистые полосы. Старик взялся за весла. Он греб часто и сильно.
– А приметишь шерсти клок, не бреши после, будто дед зверей перевозил!
– Он сердито фыркнул и пнул ногой осмоленную решетку.
Туа-Туа отодвинула свой башмак.