Бриг 'Три лилии'
Шрифт:
Мандюс таращился, разинув рот, на вымазанного сажей мальчишку в огромных деревянных башмаках, который шагал, прихрамывая, вниз по склону; следом за мальчишкой семенила собака.
Но он заметил и еще кое-что, хоть глаза и слезились от дыма: черную юбку, которая мелькнула возле сарая на каменоломне.
А на восточном краю пустоши, среди опрокинутых бочек, сидел на Черной Розе Синтор, хмурый, как грозовая туча. Что он думал, никому не ведомо, но говорят, что глаза его смотрели на постоялый двор. И взор Синтора
Глава двадцатая
ФОНАРЬ
В то утро во всем свете не было человека угрюмее и печальнее Туа-Туа. Что бы ни говорил Миккель, она отвечала одно и то же:
– Ни к чему это, Миккель.
Кончилось тем, что Туа-Туа расплакалась. Слезы прочертили дорожки на грязных от сажи щеках.
– Уж лучше пойду домой, к тетушке Гедде.
– И вовсе не лучше! Сядь, мы новый план придумаем.
На верфи стучали кувалды, на пустоши за Клевом еще перекликались люди Синтора. И только на каменоломне было тихо.
Туа-Туа села в вереск и оперлась локтями на старый разбитый фонарь.
– Откуда он у тебя?
– спросил Миккель.
– Вожак на рогах принес, когда от загонов бежал, - уныло ответила Туа-Туа, снимая со стекла клок шерсти.
– Каких загонов?
– Где пожар начался, - сказала Туа-Туа.
– И погонялась же я за ним. Весь порезался, пойди посмотри сам.
Миккеля вдруг осенило. Он взял фонарь и поставил его на вереск.
– Как думаешь, что будет, если сделать так, Туа-Туа?
Вереск медленно выпрямился, фонарь упал.
Глаза Туа-Туа слегка оживились.
– Конечно, если дверца открыта, - сказала она и распахнула разбитую дверку.
– У отца такой же был. Когда не дуло, можно было совсем открыть и...
– А нынче ночью дуло, - нетерпеливо перебил Миккель. Достаточно было поставить фонарь и войти в загон... Постой, что это?
Он быстро встал и погрузил фонарь в воду в кадушке у стены. Вода смыла почти всю грязь.
– Ну, что я говорил, Туа-Туа?!
– Миккель торжествующе проследил ногтем за буквой "Е", нацарапанной на дне фонаря.
– "Е" значит Енсе, понятно? Дело проясняется!
Туа-Туа грустно улыбнулась:
– Для кого проясняется, а для меня нет. Все равно Синтор верх возьмет, ты сам говорил.
– Синтору сейчас не до тебя!
– Миккель сунул фонарь Енсе в щель под крышей.
– Гляди: вот мой тайник. Солонина, копченая колбаса... Хлеб, конечно, твердый стал, прямо камень... Хочешь, сегодня ночью и убежим?
Туа-Туа покачала головой.
– Все равно Синтор меня поймает, - мрачно ответила она.
– Боббе теперь ничего не грозит. Ты к Скотту наймешься... Она сжала руку Миккеля так сильно, что даже слезы на глазах выступили.
– Только ты приходи на пристань... Проводи меня, Миккель. Обещаешь?
Он не успел ответить. Туа-Туа поцеловала
В последний раз?..
Глава двадцать первая
"ОРГАН, ДУРЬЯ БАШКА!.."
Туа-Туа угадала верно. Только Миккельсоны сели за стол завтракать, как вошел Мандюс Утот. Он поскреб в затылке, уставился на плиту и затараторил.
Сквозь кашель и хрип они различили: "строгий наказ", "хозяин Синтор", "сей момент" и "Доротея Эсберг".
Так или иначе, смысл был ясен: Туа-Туа должна отправиться домой, к тетушке Гедде, - и немедленно.
– Эта самая тетка, как ее там, сидит на ящике возле школы, совсем ошалелая, - добавил Мандюс сверх заученного урока.
– Новый учитель уже въезжает.
Сказал и засунул в ухо пятерку, скатанную шариком.
Делать было нечего. Девочка показала Мандюсу нос и всплакнула в объятиях бабушки Тювесон - у кого нет своей мамы, тот и чужой бабушке рад.
Пришел сказочке конец. Под парусом на чердаке осталась лежать только зеленая лента. Миккель сидел у чердачного окошка и пускал зайчиков в глаза Мандюсу, который на каждом шагу оборачивался, отбиваясь от Боббе.
Что делается на душе у пятнадцатилетнего парня, почти моряка, который чуть не плачет из-за девчонки?
Спросите Миккеля Миккельсона.
Одно дело - любить отца, и старую бабушку-ворчунью, и собаку, конечно. Но сейчас он чувствовал нечто совсем другое. Точно между сердцем и горлом застряла ледышка и никак не могла решить: то ли ей растаять, то ли остаться навсегда.
Ледышка осталась.
На макушке Бранте Клева мелькнула черная точка.
Вспорхнул на ветру белый платок. Потом и он исчез.
Когда Миккель спустился с чердака, на столе лежало письмо от богача Синтора.
"Поскольку, согласно еще не подтвержденным свидетельствам, принадлежащая Миккелю Миккелъсону собака (все-таки не "шавка") во время пожара принимала известное участие в собирании овец, господин Синтор не считает необходимым настаивать на том, чтобы собаку прикончили немедленно".
Так и написано: "немедленно". И подчеркнуто.
Миккель перевернул листок, но нигде не нашел слова "спасибо". Может, забыли второпях?
– Иди, есть садись, - позвала бабушка.
Но как проглотить овсяные блины, если кусок в горло не лезет?
Петрус Миккельсон сунул в карман свою книжечку и пошел слоняться вокруг верфи, Совсем как в былые времена, когда вся деревня говорила, что этот Миккельсон - настоящий бездельник...
А Миккель отправился на каменоломню и достал из тайника фонарь. Вообще-то он собирался отнести его ленсману, но теперь у него вдруг пропала охота. Он сидел и вертел фонарь в руках быстробыстро, пока буква "Е" не превратилась в хитрый, колючий глаз.