Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

– А теперь вы, возможно, сказать, что значит сей вторжений у честного человек!

Пока Эббер собирал своих прыгучих артистов, Петрус Миккельсон зачем-то обошел фургон. И, когда он снова заглянул внутрь, лицо у него было крайне любезное и почтительное. Только кадык как-то странно шевелился.

– Господину Эбберу ведомо, что церковная кража карается пожизненным заключением?
– глухо пробурчал кто-то за спиной дубильщика.

Эббер испуганно обернулся и уставился в злые слоновьи глазки.

–

Кто... кто был это?
– произнес он с ужасом.

– Ась?
– спросил Миккельсон-старший с простодушным видом.
– Вы что-нибудь слышали, дети?

– Я - ничегошеньки, - сказал Миккель.

Якобин приготовился упасть в обморок. Боббе рычал и грыз что-то за крушинником.

– Может, это слон?
– спросила Туа-Туа медовым голоском.
– В некоторых цирках есть говорящие слоны.

– Впрочем, коли вернешь рубины и покаешься в своих прегрешениях, то отделаешься отсечением головы, - пророкотал голос из слоновьей пасти.

У Эббера подкосились ноги, но он не сдавался.

– Вы... вы разорил меня!
– По его толстым щекам покатились слезы.
– Погибли мой дорогой блошиный циркус... О мой возлюбимый слон! О дорогие друзи, которые были идти с циркус Кноппенхафер по вольному свету...

Глаза его засветились мечтой о дальних странах. За спиной Миккеля послышался стон - то стонал первейший акробатист мира.

– О, ищите, негодяи!
– вызывающе крикнул Эббер.
– Ничего, ничего вы не найти!

Петрус Миккельсон продолжал ласково улыбаться.

– Помилуйте, чего искать-то?
– удивился он.
– Рубины? Из цветного стекла?

– Стек...стекла?..
– пробормотал Эббер.

– Ну да. Настоящие пастор еще в прошлом году снял. Моль съела ризы, а на новые у церковного совета не было денег. Миккельсон-старший сокрушенно развел руками.
– Ничего, за рубины нам дали ризы еще лучше старых, золотая вышивка спереди и сзади. Вроде как на вашем жилете, Эббер.

Петрус Миккельсон достал из-под куртки Эбберов жилет.

Одной пуговицы не хватало. С подбородка Эббера падали капельки пота.

– Вишь, какие пуговицы красивые!
– Петрус Миккельсон показал их оторопевшей Туа-Туа.
– Овечьей кожей обернуты и только что пришиты.

Снаружи донесся визг Боббе, потом голос Миккеля:

– Пусти, Боббе! Пусти, я сказал!

– Бедный Боббе! Не иначе, последнюю пуговицу нашел, озабоченно произнес Миккельсон-старший.

Миккель протиснулся между Туа-Туа и совершенно подавленным Якобином:

– Глянь, отец, что я у Боббе отнял. Он себе чуть последний зуб не сломал. Внутри что-то красное...
– Миккель запнулся.
– Это... это...

– Один из восьми польских рубинов, - сказал Миккельсонстарший.
– Остальные семь

на жилете директора Эббера. Стеклянные, правда, но красивые, ничего не скажешь.

– А церковная кража остается церковной кражей, - пробурчал голос из слоновьей пасти.

– Если к этому добавить кражу овец и поджог, - продолжал Петрус Миккельсон своим обычным голосом, - то милости ждать не приходится.

Эббер попробовал упасть на колени, но живот не пустил.

– Я буду платить все, господин Миккельсон, когда снова циркус работает! Клянусь! Наш славный, великий Кноппенхафер!..

Он выхватил из ящика на столе свернутые афиши. Они разворачивались одна за другой в его руках и падали на пол.

АКРОБАТСКИЙ И БЛОШИНЫЙ ЦИРКУС

ЭББЕРОЧЕНКО И ЯКОБИН САМЫЙ ЖИРНЫЙ ЧЕЛОВЕК МИРА

Якобин поднял одну афишу; лицо его озарилось внутренним светом.

– "Знаменитый воздушный вольт синьора Якобина со звуком", - благоговейно прочитал он.

– Со звуком? Это как же?
– удивилась Туа-Туа.

Якобин сунул в рот указательный палец и заблеял так похоже, что задремавший было Боббе проснулся и завыл.

– Последнее выступление в Льюнге, - грустно сказал Якобин.

Эббер неуклюже поклонился:

– Пользовал огромный успех во все столицы Нового и Старого Света. Что могу еще служить, господа?

Петрус Миккельсон спрятал жилет с золотыми нашивками под куртку:

– Отнесу священнику, что он скажет.

Вдруг плотник Грилле, который все это время сидел на лесенке и чесался, вскочил и выдернул ружье из куста.

– Ох, я болван!
– вскричал он.
– Сижу тут, а ведь сегодня должен прийти капитан Скотт!

Глава тридцать пятая

КАПИТАН СКОТТ

Всю дорогу в ушах Миккеля звучали слова Грилле. И чем больше он думал о кораблике в каморке отца, тем сильнее расстраивался.

Как будто отец хотел показать, что Миккель только на то и годится, чтобы пускать игрушечный кораблик на озере в клевском лесу. Куда, мол, тебе, хромому!

И уж что скрывать: в правом башмаке до того ныло и стучало, что вся Льюнга, наверное, слышала и смеялась.

В такие минуты, как никогда, нуждаешься в друге, который мог бы тебя понять. А коли есть хромая цирковая лошадь, то лучшего друга и не придумаешь.

Миккель шмыгнул прямо в конюшню, но Белой Чайки не было на месте.

– Господи, совсем забыла тебе сказать, - успокоила его бабушка, когда он ворвался на кухню.
– Енсе собрался к священнику, так не пускать же пешком беднягу. "Езжай, говорю, верхом". Насчет работы отправился.

"Езжай!" Точно Белая Чайка не его, не Миккеля! Точно за нее не заплачено!.. хотя, если разобраться, она, может, и в самом деле его?