Бриллиант
Шрифт:
Тилсбери попросил нас всех, за исключением принца, взяться за руки, образовав замкнутый круг, и приказал не отпускать руки независимо от того, что будет происходить. Я чувствовала себя очень скованной, испытывала неудобство от участия в этом обмане, но, оставшись, по крайней мере, на некоторое время, я могла быть близко к Чарльзу, хотя я не смела смотреть в его глаза, боясь того, что могла в них увидеть.
Мама не использовала никаких предметов этим вечером, и при этом она не просила ладонь Дулипа. Она просто приказала нам всем сидеть тихо и не шевелиться. Тогда нервный индийский джентльмен наконец перестал беспокойно мотать ногами, и мы превратились в соединенных друг с другом статуй. Внезапно из сада подул бриз, заставив все еще горевшие свечи трепетать и танцевать, так что вся комната наполнилась драматическими и дрожащими тенями. Мамины глаза были
Зная, что Чарльз пристально смотрит на меня, я подняла глаза и увидела, как он печально улыбнулся мне, но, не желая думать о его жалости, я только посмотрела на свои колени, довольная тем, что мой живот скрыт под обильными складками платья. Очень долгое время, пока мы все сидели и терпеливо ждали, мама тоже молчала, ее дыхание было выжидающим и дрожащим, а лицо постепенно становилось все безмятежнее. Все морщины разгладились, и на нем пропало какое-либо выражение. Ожидая прихода духа, она казалась такой неподвижной, что мне начало казаться, что она совсем не дышит. Вдруг она открыла глаза, они стали очень большими и круглыми, и уставилась прямо на Дулипа, но она по-прежнему молчала. Затем она закатила глаза, пока не остались видны только белки. Я с тревогой наблюдала за мамой, и мое сознание поплыло, как будто я вращалась вокруг одного места, хотя знала, что наши руки все еще сцеплены. В комнате стало очень жарко, я почувствовала головокружение, и мой лоб покрылся испариной, так что маленькие бусинки пота упали мне на глаза. Поскольку я не могла вытереть их, мне пришлось часто моргать. Затем я услышала гул, быстро превратившийся в пронзительный звон, словно все разбросанные по комнате осушенные бокалы начали дребезжать. Мне стало трудно дышать. И тут я услышала мамин голос:
— Я лев Пенджаба…
— О, она — мой отец… как предсказуемо и утомительно! Я действительно надеялся на нечто более оригинальное, чем это… — язвительно заметил Дулип.
— Да. Я Ранжит Сингх, — глубоко вздохнув, продолжала она. Потом полился поток неразборчивых слов, быстро превратившийся в напыщенную речь. Дулип с испугом посмотрел на одного из своих друзей, и я предположила, что мама говорила на их языке. Я огляделась и встретилась взглядом с немигающими холодными глазами Тилсбери. Он пристально наблюдал за мной. Я почувствовала, как его мысли устремились ко мне, пытаясь проникнуть в мои собственные. Я увидела его расширенные черные зрачки, в которых ярко отражался золотой свет… живое напоминание о другой ночи, которая, как мне казалось, была так давно.
Я запаниковала, у меня закружилась голова, и я подумала, что сейчас упаду в обморок. И пока в моих ушах звенели бессмысленные мамины слова, я почувствовала, что мои ноги отрываются от пола, хотя руками я по-прежнему держалась за ладони сидевших по обе стороны от меня людей. Я начала парить над землей. Комната и все вокруг меня качалось и дрожало, с каждой секундой вибрация усиливалась. Моя голова оказалась на уровне потолка над обернутой шелком люстрой, на которой я увидела густой слой пыли, незаметный для находящихся внизу. Цепь люстры начала яростно раскачиваться, и комки белого горячего воска с оставшихся зажженных свечей, стали падать вниз. Комната погрузилась в кромешную тьму. Послышались обеспокоенные голоса, тряска все усиливалась: звенели бокалы, на стенах грохотали картины, а индийские статуи шатались и танцевали на мраморном столе, словно были живыми. Наконец пульсация стихла. Но в этот момент с очага упала высокая китайская ваза и разбилась, разлетевшись на сотни зубчатых синих и белых осколков. Я все еще находилась в левитации. Я видела люстру, покачивающуюся в опасной близости от моих глаз, и слышала под собой спокойный голос Тилсбери, утешавший стонавших:
— Оставайтесь пока на своем месте. Что бы ни случилось, мы не должны разрушить круг! Сегодня вечером у нас особый сеанс, способности матери и дочери привлекли неконтролируемую энергию… — В его глазах, смотревших на меня, я увидела торжествующий блеск.
Я чувствовала его волнение через свое измененное состояние и задумалась, не придумал ли он все это, отослав дворецкого наверх, чтобы тот, сотрясая цепь, создал подобный ужасающий эффект. Но все подозрения рассеялись и исчезли, когда мой нос наполнился неопределенно знакомыми ароматами, сначала очень слабыми, но постепенно
…Я позирую в Белой комнате в Букингемском дворце, а она наблюдает. Она называет меня своим экзотическим талисманом. Здесь очень жарко. Я так устал и утомился, глядя вверх через сложные решетки потолка, образующего великолепный высокий изогнутый купол. Драпировка пола напоминает слегка колеблющееся белое море. Через окна льется свет, слепя мне глаза. В зеркале на противоположной стене я вижу свое отражение. Я похож на размытое видение, потерянный призрак. Хотя я и одет в королевскую одежду из бесчисленных слоев шелка, мои уши и шею украшают тяжелые изумруды, а на длинных нитках жемчуга держится камея, я всего лишь марионетка. Церемониальный меч бессильно болтается у меня сбоку, а инкрустированное драгоценными камнями перо на моем тюрбане смотрится как пятно крови на белом шелке.
Золотые шлепанцы с загнутыми мысами, может быть, выглядят изящно, но они плохо сидят. Они причиняют моим ногам боль, и в течение этих долгих часов, пока я позирую, я предпочел бы быть в своих английских ботинках. Внезапно она улыбается и говорит: «Ах, каким красивым становится наш маленький принц!» И я чувствую такое облегчение, когда она приказывает художнику, наполовину скрытому за высоким мольбертом, оставить нас на некоторое время одних, позволить мне получить столь необходимый отдых. Зевая, я потягиваю затекшие ноги и иду к окну. Я ощущаю дуновение бриза. Я вижу, как она подходит к помощнику, стоящему за дверью, а затем возвращается. Обе руки она прячет за спиной, на ее губах играет сияющая улыбка. «Махараджа, — приказывает она, неожиданно официально и серьезно, — закрой глаза и протяни руку».
Я чувствую на ладони прохладную тяжесть и, когда открываю глаза, с удивлением узнаю Кохинор, который я не думал, что когда-либо снова увижу… Она спрашивает, помню ли я его. Как я мог забыть! Этот камень — символ всего, чем я когда-то был, всего, что когда-то имел, и всего, что теперь принадлежит ее империи. Я вглядываюсь в его сине-белые глубины и сквозь призму вижу, как в нем отражаются лучи солнца и как танцуют по комнате крошечные радуги. И даже люстра над нами, состоящая из тысячи кристаллов, кажется всего лишь унылой безделушкой по сравнению с этим чудом. Однако камень наполовину уменьшился в размере. В Пенджабе он был как титан, ошеломляющий своим величием, а сейчас превратился в стилизованную вещь. Я поворачиваюсь и подношу его к свету. В глубине души я жажду его, но мое сознание начинает путаться в давно похороненных воспоминаниях. Я чувствую себя оскорбленным из-за того, что сделали с камнем, и в порыве гнева хочу вышвырнуть его из окна. Но затем, глубоко вздохнув, я успокаиваюсь и уже точно знаю, что должен сделать. В конце концов, разве у меня есть выбор? Я очень низко кланяюсь и, возвращая бриллиант, произношу: «Мэм, для меня это самое большое удовольствие — иметь возможность держать Кохинор, мой талисман, подтверждающий мое право на королевство».
Виктория облегченно улыбается. Она прощена. Что же касается меня, то могу сказать, что я выдержал испытание на преданность.
Но теперь я знаю, что камень всего лишь фальшивка. Настоящий бриллиант, настоящая причина войны — это я, сидящий здесь в ее клетке, дорогое домашнее животное империи, которым восхищаются, но держат взаперти и всегда в одиночестве. Когда Виктория вложила этот камень мне в руку, она навсегда обрекла меня на проклятие, так как никто не может держать его, кроме настоящего владельца. Она знает, что он не принадлежит мне, и я не могу его взять. Он собственность моей матери, но не английской королевы-матери, а моей Махарани в Непале… которую, как я знаю, никогда не увижу снова. И поэтому Виктория держит его…
…В мои легкие резкой болезненной волной ворвался воздух, я почувствовала, что падаю, и отдернула руки. Комната наполнилась тревожными криками, и я вышла из транса. Я обнаружила, что, оцепенев, сижу на стуле и мне очень холодно. Дулип некоторое время с удивлением смотрел на меня, а затем с плохо сдерживаемой дрожью в голосе спросил:
— Откуда вы узнали об этом? Вы говорили, как будто от имени моей души.
Сожалея, что вновь заставила его пережить те ужасные мгновения, я чувствовала себя смущенной и опустошенной и, с трудом подбирая нужные слова, ответила так вежливо, насколько была в тот момент способна: