Бродячая жизнь
Шрифт:
— Намъ нужно уходить отсюда. Вокругъ насъ лежитъ блый иней. Смотритель можетъ напасть на наши слды, и такъ какъ онъ здитъ верхомъ, то онъ можетъ легко насъ нагнать.
— Ну, а что же дальше? — спросилъ Гунтлей. — Мы его пристрлимъ.
— Но онъ можетъ насъ раньше застрлить, — возразилъ Іецъ.
Тогда мы опять побрели на сверъ. Съ правой стороны неба стало проясняться, сонъ подкрпилъ насъ, такъ что мы стали бодре; даже Іецъ, не спавшій совсмъ, казался крпче, онъ шелъ прямо и спотыкался рже, идя по неровному лугу.
— Теперь они проснулись, — сказалъ Іецъ. Онъ узналъ это по небу. Нсколько минутъ спустя онъ сказалъ:- Теперь они завтракаютъ. А
Мы пошли невольно вс трое быстре.
— Теперь смотритель вышелъ и ищетъ насъ, — проговорилъ Іецъ.
Я слышалъ, какъ билось мое сердце.
— Придержи языкъ, — воскликнулъ Гунтлей. — Не можешь ли ты поменьше тараторить и, лучше всего, совсмъ замолчать?
— Ему придется мчаться во-всю, если онъ захочетъ теперь насъ догнать, — сказалъ я, желаю поддержать свое мужество.
— Да, ты правъ, — сказалъ Гунтлей. — Ему ни за что насъ не догнать.
Увренность Гунтлея была очень велика; вскор мы услыхали, какъ онъ началъ уплетать украденную провизію. Становилось все свтле и свтле, и наконецъ взошло солнце. Іецъ остановился и оглядлся кругомъ; ничего не было видно, ни всадника, ни живого существа. Никакого жилища, ни единаго дерева не было на этомъ безконечно громадномъ пространств. Іецъ сказалъ:
— Теперь мы пойдемъ по направленію къ востоку. Солнце вскор окончательно высушитъ наши слды, но если мы будемъ держаться того же направленія, смотритель можетъ насъ еще нагнать.
— Ты правъ, — сказалъ Гунтлей опять. — Пустъ онъ детъ на сверъ, онъ насъ тамъ не найдетъ.
Мы прошли еще добрыхъ полтора часа и едва держались на ногахъ отъ усталости. По мр того, какъ всходило солнце, оно пригрвало все сильнй и, наконецъ, совершенно высушило траву. Было, вроятно, часовъ семь — восемь утра, и мы легли отдохнуть.
Я былъ переутомленъ и не могъ уснуть, я слъ и сталъ разглядывать своихъ спутниковъ. Бродяга Іецъ былъ худъ, съ темнымъ цвтомъ лица; у него были узкія, гибкія руки и плечи. Богъ-всть сколько профессій онъ перемнилъ передъ этимъ для того, чтобы, наконецъ, имть возможность бродить, вчно бродитъ и вести жизнь босяка, наполненную приключеніями. Въ бытность свою морякомъ онъ изучилъ компасъ, онъ имлъ кое-какія понятія о торговл и, быть-можетъ, служилъ въ одной изъ городскихъ лавокъ. Онъ былъ услужливый товарищъ: когда ночью онъ сказалъ, что усталъ и не въ состояніи больше итти, оказалось, что онъ это сдлалъ для того, чтобы дать намъ возможность вздремнуть, а самъ онъ бодрствовалъ.
Гунтлей былъ гораздо выше и дородне Іеца. Повидимому, судьба обошлась съ нимъ круто; какъ-то однажды во время разговора на ферм, когда мы были свободны въ виду того, что лилъ дождь, онъ сталъ горячо соболзновать мужу «имющему неврную жену». «Если ты ее не любишь, убей ее! — сказалъ онъ, — но если ты ее любишь — то скорби о ней всю жизнь, а самъ сдлайся никуда негоднымъ отребьемъ». Очевидно, Гунтлей видалъ лучшіе дни, но теперь онъ былъ безнадежнымъ пьяницей и по образу своихъ мыслей обратился въ хитрую лису. У него были кроткіе, отвратительные глаза, на которые противно было смотрть. Подъ жилеткой онъ носилъ постоянно старую шелковую фуфайку, которая отъ времени сдлалась такого же коричневаго цвта, какъ и его кожа, и составляла съ нимъ одно цлое. Съ перваго взгляда казалось, что онъ обнаженъ до самаго пояса. Такъ какъ онъ по сил превосходилъ насъ всхъ, то пользовался въ нашемъ кругу большимъ уваженіемъ. Солнце имло свое дйствіе, и я мало-помало засыпаю. Въ высокой трав шуршитъ втерокъ…
III
Но это былъ очень неспокойный сонъ, нсколько разъ я вскакивалъ и кричалъ, но потомъ ложился опять, когда я видлъ, гд я нахожусь. Іецъ говорилъ каждый разъ: «Спи спокойно, Нутъ».
Когда я проснулся совсмъ, былъ уже день, мои оба товарища сидли и закусывали. Они говорили о томъ, что мы не взяли своего жалованья, и за т четыре недли, которыя мы отработали на ферм, мы ничего не получили…
— Когда я объ этомъ подумаю, мн хочется вернуться на ферму и сжечь ее, — сказалъ Гунтлей.
Они поглощали невроятное количество провіанта, не думая о томъ, что слдовало бы быть экономными въ виду предстоящаго путешествія. Такъ какъ у меня была своя порція мяса, то я взялъ только немного хлба у Іеца. Теперь у каждаго былъ свой запасъ.
Подкрпившись, мы продолжали наше путешествіе. Солнце сильно опустилось, на нашъ взглядъ было часа четыре, половина пятаго, когда мы двинулись въ путь. Мы попрежнему держались свера, чтобы попасть на полотно желзной дороги.
Мы шли до поздней ночи и снова устроились на ночлегъ въ степи; передъ этимъ Гунтлей сълъ весь свой запасъ провіанта и, насытившись, заснулъ, какъ убитый. Ночью мы проснулись вс трое одинъ за другимъ отъ леденящаго холода, мы стали прыгать въ темнот, чтобъ хотя немного согрться, затмъ бросились на землю и чувствовали, какъ трава, покрытая инеемъ, касалась нашихъ лицъ. Мы легли какъ можно ближе другъ къ другу, задремали и стучали отъ холода зубами. Гунтлей мерзъ мене насъ, такъ какъ онъ былъ очень сытъ.
Наконецъ, Іецъ не выдержалъ и сказалъ:
— Не лучше ли намъ продолжатъ сейчасъ наше путешествіе, пока не взойдетъ солнце, а тогда прилечь.
Когда мы опять тронулись въ путь, то Гунтлей хотлъ итти одной дорогой, а Іецъ другой. Впереди не было огонька, и ни одной звзды на неб, которая могла бы указать намъ, какого направленія держаться.
— Я пойду съ Іецомъ, — сказалъ я и пошелъ за нимъ.
И Гунтлей пошелъ за нами, онъ ругался и проклиналъ насъ, меня особенно, называлъ негодяемъ и безмозглымъ дуракомъ.
Когда начало свтать, мы стали на ходу закусывать. Гунтлей, которому нечего было сть, молча слдовалъ за нами. Днемъ мы почувствовали жажду, и Іецъ сказалъ:
— Можетъ-быть, намъ цлый день не удастся получить воды, будьте экономне съ табакомъ, дти, и употребляйте его понемножку.
Но Гунтлей извелъ свою порцію табаку, такъ что мы должны были подлиться съ нимъ.
Въ сумерки, когда мы уже ничего не могли видть, мы услыхали, какъ вдали промчался поздъ. Это прозвучало въ нашихъ ушахъ какъ дивная музыка, и мы бодро пошли по тому направленію. Наконецъ, наши ноги ударились о рельсы. Но зато кром рельсовъ ничего не было видно, и мы должны были лечь, гд стояли, и дожидаться утра. Мои товарищи легли на самое полотно желзной дороги, положивъ головы на рельсы, но я не ршился и легъ опять на траву.
И эта ночь пришла къ концу, хотя я то и дло вставалъ и бгалъ вдоль полотна желзной дороги, чтобы согрться.
Когда начало свтать, Іецъ вдругъ поднялся и сказалъ:
— Держите ухо востро, ребята, — поздъ идетъ.
Лежа на рельсахъ, онъ издали услыхалъ приближеніе позда… Мы стояли вс трое наготов и начали длать машинисту знаки, чтобъ онъ остановилъ поздъ, хотя у насъ не было ни гроша денегъ. Гунтлей, ужасная лиса, бросился на колни и протянулъ умоляющимъ жестомъ руки впередъ. Но поздъ промчался мимо насъ. Это былъ товарный поздъ, нагруженный пшеницей; онъ могъ бы свободно захватилъ насъ съ собой. Два закоптлыхъ человка стояли на паровоз и издвались надъ нами.