Бродячий цирк
Шрифт:
Туристы, которые сюда всё-таки забредают (это должны быть какие-то отчаянные туристы… совсем отчаявшиеся найти что-то в Мадриде и Барселоне и теперь путешествующие в своём беспокойном поиске по прибрежным городкам — от сиесты к сиесте, от одного перемешанного с солью песчаного пляжа к другому), увозят открытки, какие-то поделки из морёного дуба. Кружки (непонятно — кому они могут понадобиться, эти кружки?), браслеты из крашеной ольхи. Тратят порой на такие мелочи деньги — не сказать, что большие, но для иностранцев, не ограничивающимися
Камешек зажат между большим и указательным пальцем, а вот он уже внутри автомата, вот звякает и тренькает древними механизмами внутри стены… Анне приходит в голову мысль о каменных шестернях и маленьких винтиках-колёсиках цвета керамического кирпича.
Через стёкла очков блестит хитрый взгляд:
— Что будем слушать? Что-нибудь местное? Новое? Танцевальное? Что?
— Не хочу дискотеку. Хочу Рэя Чарльза.
— Что же. Очень хорошо. Тоже люблю его.
Он поднимает руку, прищёлкивает пальцами, как будто хочет станцевать твист или что-то подобное. Щёлчок выходит звонкий, такой, что птицы срываются с деревьев, чтобы суматошным штопором ввинтится в небо, цветочные горшки одной из квартир подбираются на миллиметр по подоконнику к распахнутому окну. И в ответ откуда-то с неба, будто выпавшая из чьей-то невидимой руки, падает знакомая мелодия, звучит глухо и нечётко, с присвистами, со скрипом, будто её скомкали и запихали в ржавую канализационную трубу. Но небесный певец старается, как будто видит сейчас Анну и щуплого парня в очках, словно поёт специально для них.
— Чуть барахлит, — бурчит парень, пинает нарисованный автомат, и звук становится чётче. Ему на ноги сыпется немного песчаной пыли.
Что это? — думает Анна, разглядывая солнечное блюдо тротуара под ногами. — Радио в рукаве и пройдоха-ловкач, который сумел её задурить, как маленькую девочку?
Так или иначе, а камешек выдал для неё такой залихватский соул, которого она не слышала в жизни. Девушка решает не ломать голову и поворачивается к Акселю.
— Гарсон, вы вроде обещали мне кофе.
Аксель приосанивается, делает вид, что поправляет галстук-бабочку, хотя в фигуре всё равно осталось что-то ломаное. Линия между лопатками, угол, на который отклонялись плечи — расхлябанные, как будто держащиеся на одной петле ставни. «Осанка — не его стихия», — решает для себя Анна.
— Сейчас будет.
Он стучит в ближайшее окно и заговорщеским шёпотом спрашивает:
— Какой предпочитаете? Чёрный или, может быть, глясе?
— Что ты делаешь?
— Добываю тебе кофе.
— Здесь тебя встретят в лучшем случае метлой. А в худшем — послушай! — лопатой. Знаешь, какие тут лопаты? И меня. Меня тоже встретят.
—
Шторы с той стороны зашевелились, чтобы явить миру хмурое, покорёженное и как будто разъеденное ржавчиной лицо. Анна даже не поняла, кто это был, мужчина или женщина, спустя мгновение она уже тащила упирающееся лохматое существо прочь. Вытолкала на продуваемую улицу, (Рэй закашлялся и захлебнулся помехами), и в последний момент выдернула из-под колёс автомобиля.
— Я даже не успел спросить.
Аксель возмущённо натирает подолом рубашки стёкла очков. Растрёпанный, дымящийся под палящим солнцем, с крупинками соли над крыльями носа. Анна не может сдержать улыбку:
— О! Ещё бы ты спросил. Ещё бы. Пойдём, я сама угощу тебя кофе.
— Я живу в подвале, — даёт первую подсказку Анна и смотрит на собеседника долгим взглядом, каким никогда ещё ни на кого так не смотрела. Такого опыта у неё не было; не было человека, на которого хотелось так посмотреть. Она надеется, что этот взгляд выглядит не глупо, точнее, не слишком глупо.
Аксель предполагал, что они пересидят жару в каком-нибудь баре, непосредственном и желанном, как мираж в пустыне, выпьют по чашке ледяного кофе, но мимо в дрожащей дымке проплывает одно заведение, затем другое, а новая знакомая тянет его дальше.
— Здесь каждый с удовольствием бы поселился в подвале, — Аксель размазывает по лбу пот, улыбается. — Наверное, это хорошо. Прохладно, сточные воды умиротворяющее журчат в трубах, когда кто-нибудь наверху смывает туалет. При каждом — редком! — дождике тебя заливает, и можно целый день ходить по щиколотки в воде. Хорошо! Где прилёг, там и попил.
— Прекрати, — смех брызгал из неё бликами на загорелой коже. — Прекрати. Никто над моей головой не смывает унитаз. Там стоят клетки с большими игуанами, иногда они особенно громко топочут, но, в общем-то, довольно милые. А, вот здесь, кстати, мы и живём. Пошли, покажу. Отец наверняка на причале, играет с друзьями в покер или шахматы.
Вокруг — линялые тенты, под которыми сгрудились, сбились в кучу и выставили во все стороны шеи-спинки пугливые тонконогие стулья. Посередине вытоптанный круг, сейчас служащий временным прибежищем для двух ржавых остовов мотороллеров.
Аксель разглядывает вывеску, трогательные округлые буквы, синей краской написанные прямо по песчанику — CIRCO. Кособокую деревянную доску для объявлений и афиш, демонстрирующую разве что живописные меловые разводы.
— Что это? — Аксель делает вид, что иностранные языки — вообще все иностранные языки, включая тот, на котором он сейчас говорит, ему чужды. Он прищуривается на вывеску, будто это египетский ребус, доживший до наших времён под одеялом вековой пыли. — Что-то вроде театра?