Будь здоров, школяр
Шрифт:
– Сильно его, Шонгин?
– Приблизительно ничего себе, - говорит Шонгин, - на машине лежит, на последней. Сейчас повезут.
Я бегу по свежему снегу. К машине. Возле нее ходят солдаты. Гургенидзе лежит на соломе, в кузове. В обгорелой шинели. Он поднимает забинтованную голову. На кончике носа повисает капелька.
– Попадалься, - грустно улыбается он.
А мы с ним не дружили. Так, знали друг друга. А у него покрасневшие веки часто-часто вздрагивают.
– Куда тебя?
–
– Ничего, Гургенидзе, теперь отдохнешь. Все хорошо будет.
Мотор тарахтит. Гургенидзе откидывается на солому. Руки у него на груди сложены.
– Какой у нас часть?
– спрашивает он.- Какой номер?
– Отдельная минометная батарея, друг.
– Нэт, полк какой?
– Кажется, 229-й...
– А дивизия какой?
– А зачем тебе?
– Госпиталь спрашивают...
Мотор гудит ровно. Кузов подрагивает.
– Какой дивизия?
– А черт ее знает!
– кричу я.
Машина идет по свежему снегу. Рука Гургенидзе торчит из кузова. Это он прощается с нами. Уехал, уехал... А ложку забыл я у него выпросить!
Комбат говорит мне:
– Собирай всех. Пора. Отдохнули.
...В хате нет никого. За домом на бревне сидит хозяйка и Коля. Она молчит. Голову подперла ладонью. Глаза у нее красные. Губы, как у девочки, надуты. А Коля курит и тоже молчит.
– Пора, Коля, - говорю я, - комбат приказал...
– Знаю, - говорит он и встает. И смотрит на меня. Я жду его.
– Знаю, - говорит он.
Я ухожу. Пусть прощаются.
ДОРОГА
– Видал у немцев машины?
– спрашивает Коля.
– Брезент, и все такое. Сидят, как дома. А тут...
– Я же ног не чувствую,- говорит Сашка Золотарев.- Я бы валенки обул. Пимы. Морда - черт с ней, главное - ноги. Может, у меня большой палец уже отвалился, а? Сниму ботинок, а он выпадет.
А мне бы не валенки. Мне хотя бы сапоги. С широким голенищем. Чтобы они как корабли. Встал в воду - ничего, встал в снег - ничего. Хоть ночь стой. Пожалуйста.
Степь, степь, степь. Когда мы остановимся? Идет наступление. Кочует наша батарея. То в одну часть ее направляют, то в другую. Где-то, неизвестно где, остался полк, которому были мы приданы. А там - Нина. Нина, Нина, очень ты мне хорошо улыбалась. И не могу я тебя позабыть. Кто ты и откуда? Ничего мне не известно. Где я тебя разыщу? Все померкло, потускнело все, что было. Где-то Женя в тумане, вдали. Только ты, Нина. И зачем ты так хорошо со мной говорила?
– А я во сне разговариваю?
– спрашиваю у Коли.
– Один раз говорил. С Нинкой Шубниковой.
– Что?
– Садись рядом, Нина. Ну, садись. Посидим покурим - так говорил. Потеха.
– А она тебе про меня говорила?
И зачем спросил? Сейчас он посмеется. Выдумает что-нибудь...
– Нет, не говорила, - хмурится Коля.
– Чего говорить. Она с начальником штаба полка живет. Помнишь, майор такой высокий?
Помню, помню. Если бы он этого не сказал, теплее было бы. Если когда-нибудь встречусь с ней, ну просто так, случайно, ведь может быть такое, я ей скажу...
– Когда я в кавалерии служил, - говорит Шонгин, - вот была беда, это уж в самом деле горе. С марша пришел, а спать нельзя: коня расседлай, напои, накорми, а время останется - сам отдыхай.
– А у англичан официантки солдат обслуживают, - говорит Коля, - и к обеду - коньячок.
– Врешь ты все, Гринченко, - ворчит Шонгин.
Машины стоят. Впереди - пробка. Вечереет.
– Слезай, ребята. Грейся. Писем из дому нет. Что там?..
– Шонгин, ты из дому письма получаешь?
– спрашиваю я.
Он смотрит на меня внимательно.
– Получаю, а как же, - говорит он, достает кисет и предлагает мне закурить: - На-ка вот. Погрейся.
Если до утра вот так простоим, можно простудиться окончательно. Какие у Шонгина глаза были! Ласковые, добрые. Вчера, когда мы концентрат гороховый варили, он мне и Коле в котелки насыпал по горсти пшена. Пшено разварилось - густо было. Сам ведь подошел: "Ну-ка, ребятки, добавочки я вам насыплю..."
– Шонгин, дай закурить, - говорит Сашка.
Шонгин топчется на месте: ноги греет.
– И так хорош, - бубнит он.
Когда темно, снега не видно. Словно теплей становится. Подходит командир взвода Карпов. У него всегда румяные щеки. Даже в сумерках это видно.
Он смеется:
– Что, вояки, замерзли?
– Замерзнешь, - говорит Коля, - старшине-то тепло. Он о радиатор греется. Может, костер разведем, товарищ младший лейтенант, а?
– Никаких костров, - говорит Карпов.
Шонгин, как сторож, топчется по снегу и рукой постукивает по котелку.
Подходит Гаврилов и говорит тихонько:
– Ребята, впереди машины с крупой какой-то... И водители спят...
– Ну и что?
– спрашивает Шонгин.
– А ничего, - говорит Гаврилов, - я к тому, что спят водители.
– А неплохо бы нам по котелку крупы отсыпать, - говорит Сашка Золотарев.
И он уходит в темноту, туда, к машинам, где спят водители. И все глядят ему вслед. И все молчат.
Если это пшено, можно сварить кулеш. Если гречка - ее хорошо с молоком. Если перловка - с луком. Вытерплю я до утра или нет? Все промокло на мне. Все. Вдруг я заболею воспалением легких?