Буду с тобой
Шрифт:
Даже сцепка от этикетки осталась.
– Специально купил, что ли? – спрашиваю я, принимая их без споров.
– Это мама тебе купила, а то ты в прошлый раз без варежек здесь была. Как она выразилась, ей больно смотреть, как твои прекрасные руки превращаются в замороженные куриные лапы, – с улыбкой пересказывает Платон.
В принципе, мы выходим из дома уже помирившись. Можно уже и не обсуждать то, из-за чего я обиделась на Платона, но у самого Платона мнение другое.
– Уля, прости меня. Я не думал, что так грубо прозвучит, я осёл, – выдыхает Платон.
Из-за шапки-ушанки, натянутой им на мои уши, голос его звучит глухо, а за соседним забором лает собака.
– Что говоришь? Я из-за шапки слышу плохо, – вру я, развернувшись к Платону.
– Я сказал, прости меня, не хотел тебя обидеть, когда про упрямство говорил, – повторяет Платон уже громче.
– А, да ладно. Проехали. Но, вообще-то, мне послышалось, что ты кричал что-то типа иииии – аааааааааааа! – изобразив крик осла, я со смехом пускаюсь наутёк.
Быстро перебираю ногами хоть и по чищеной, но не менее скользкой дорожке, когда Платон догоняет меня за считаные секунды.
– Поберегись! – звучит у самого уха, и я лечу в сугроб вместе с Платоном.
Бросаемся снегом и все лица в снежных кристалликах, а мы с Платоном смеёмся и словно дети катаемся в этом сугробе. От смеха воздуха не хватает, я начинаю закашливаться, и Платон резко прерывает веселье.
– Ты что, заболела?! – возмущается строго и нависнув надо мной одновременно пытается меня поднять и убрать с лица прилипший снег.
– Нет, всё хорошо, – с трудом отвечаю, потому что и смешно и дышать охота.
Платон встаёт на ноги и вытягивает меня из сугроба, спешит согреть жарким поцелуем.
– Похоже, это всё предсвадебный мандраж, – как бы между прочим говорит Платон, складывая в мангале щепки шалашиком.
– Ты про что? – переспрашиваю я, потому что не понимаю.
Всего минуту назад мы обсуждали предстоящий уход бетонного завода на ежегодное двухнедельное техническое обслуживание. Так удачно перерыв этот совпадёт с нашим отпуском и новогодними праздниками.
– Нервные все. Я, ты, родители наши.
– Я-то спокойна. Мама, правда, всё переживает, что я без имущества при разводе останусь, – признаюсь я, чтобы выяснить, что по этому поводу думает Платон.
Да и лучше сразу всё озвучить. Зачем за пазухой таить. Пусть уж Платон сразу всё узнает.
– Вот тебе! – Платон подсовывает мне под нос фигу и добавляет, – И это я не об имуществе!
– Никакого развода? – хлопаю ресницами, едва сдерживая смех. – Даже если я растолстею и у меня испортится характер?
– Характер у тебя и так не очень, а растолстеть можно, желательно дважды, – усмехается Платон, намекая взглядом на беременность.
– Приходите через год, – отчеканиваю я, нервно смахивая со столика тонкий слой выпавшего за ночь снега.
– Эй, какой год?! Про год мы ещё осенью говорили, так что через десять месяцев, – безапелляционно заявляет Платон и возразить я ему не могу.
Во-первых, смеюсь, во-вторых, бсуждали этот вопрос действительно осенью и ещё тогда я говорила про год.
– Хорошо, но сразу предупреждаю, я дома сидеть не буду. Декрет до полутора и сразу вернусь на работу.
– Посмотрим, – хмурясь отвечает Платон, подкладывая дров не только в разгорающийся костёр в мангале.
– В смысле?
– Ситуация с садиками у нас в городе сама знаешь какая. В ясли попасть сложно, – ловко выкручивается Маркелов.
– Ну, построй ребёнку ясли, – смеюсь я. – Кто говорил, что я незаменимый работник? – напоминаю и обнимаю Платона.
– С радостью! Был бы тендер, пока только на мусороперерабатывающий завод и по мелочи, садов и яслей нема.
– Как обычно, одни новостройки и ноль инфраструктуры, – сетую я, но мысль далее не развиваю.
Ребёнка ещё зачать, выносить, родить, дорастить до этих полутора лет, а там уже можно будет и про няню поговорить.
Тему детей закрыть не получается даже хотя бы на те же десять месяцев. Едва Платон доводит угли до ума, к нам присоединяются наши родители с глинтвейном в кружках и мясом для шашлыка. Их очень интересует, как скоро они получат внуков.
– Нам тут птичка на хвосте принесла, что вы аж целый год нас не обрадуете пополнением, – с грустью начинает Максим Олегович, насаживая куски индейки на шампур.
– Десять месяцев, – с довольной улыбкой объявляет Платон, словно выторговал у меня эти два месяца.
– Как долго, – почти охает Арина Дмитриевна.
Одна мама делает вид, что любуется кустами роз. Тех самых, что покрыты сейчас защитными мешками. Птичка, блин!
– Если скучно, можно завести собачку, – говорю я.
– Уля, – мама смеряет меня недовольным взглядом, Платон смеётся, помогая отцу разобраться с мясом и в этой мангальной зоне воцаряется тишина.
На большом блюде вырастает гора шашлыков, мамы попивают глинтвейн и отводят от меня глаза по очереди.
– Погода такая хорошая, – говорю я, чтобы разорвать этот круг неловкого молчания.
– Только люди вокруг неприятные, – ехидно добавляет Платон, сдерживая смех.
– Платон, – Арина Дмитриевна сменяет сына недовольным взглядом.
– Вот какие им дети, – усмехается Максим Олегович. – Мамки ещё самих отчитывают.
– А ты не подлизывайся, папка! – наезжает на мужа Арина Дмитриевна.
– Уууу, – присвистывает Платон. – Уля, пойдём-ка, пусть они тут сами без нас наши косточки перемывают.
Платон приобнимает меня и уводит гулять по участку.
– Не понимаю маму, сама ворчит, что у тебя всё есть, а я без имущества остаюсь, ибо зачем нам вместе что-то строить. Всё есть. И тут же хочет, чтобы я рожала, – бурчу я, жалуясь на маму.