Будущая Ева
Шрифт:
Но вами утрачено право произносить подобные слова. Ибо ради дыма, порождаемого паровым котлом, вы отреклись от всех верований, заповеданных вам более шести тысячелетий назад множеством героев, мыслителей и мучеников, а ведь сами вы существуете лишь в вековечном «завтра», солнце которого, может быть, никогда не взойдет. Что предпочли вы взамен всего, составлявшего для ваших предшественников на сей планете неопровержимые, казалось, первоосновы: царей, богов, семью, отечество? Тот же дым — и дым унес их и по воле ветра под свист его рассеял по всем бороздам земным и средь волн морских. Четверти века и полумиллиона пыхтящих локомотивов оказалось довольно, чтобы вы, «просвещенные души», глубочайшим образом усомнились во всем, во что человечество верило более шести
Что ж, позволю себе слегка подразнить коллективное существо, внезапно обретшее сомнительную прозорливость после столь долговременного заблуждения! Поскольку дыма, появившегося первоначально над пресловутым Папеновым котелком, оказалось вполне достаточно, чтобы у вас в сознании сразу же помутилось и померкло чувство любви к богу — да и само представление о нем! — чтобы погибло столько бессмертных, возвышенных, врожденных надежд! — то с какой стати принимать мне всерьез ваши отрицания, чуждые всякой последовательности, и ваши ренегатские сообщнические ухмылки, и ваши вопли о нравственности, вседневно опровергаемые вашей собственной жизнью?
Говорю вам: поскольку наши божества и наши упования перешли отныне на строго научную основу, почему бы не перейти на нее и нашей любви? Взамен Евы из забытого предания, из предания, отвергнутого Наукой, предлагаю вам Еву, Наукой созданную, единственно достойную, на мой взгляд, того дряблого внутреннего органа, который вы — из запоздалого сентиментализма, вызывающего улыбку у вас же самих. — все еще именуете «своим сердцем». Отнюдь не стремясь упразднить любовь к вашим дражайшим половинам — столь необходимым (по крайней мере, до новых открытий) для дальнейшего существования рода человеческого, — я, напротив, предлагаю упрочить и укрепить институт брака, гарантируя целостность и материальные интересы семьи с невинной помощью тысяч и тысяч чудесных автоматов, воспроизводящих образы красавиц, которые, вызывая любовь, неизменно разочаровывают влюбленных, но двойники которых будут духовно усовершенствованы наукой, а потому будут оказывать целительное действие, ибо по крайней мере сведут к минимуму тот вред, который, в сущности, всегда приносят ваши нарушения супружеской верности, лицемерно скрываемые. Короче, я, «волшебник из Менло-Парка», как вы меня именуете, предлагаю сынам нынешнего просвещенного века — моим собратьям по современности! — предпочесть лживой, посредственной и вечно изменчивой Реальности позитивную, отменную и всегда хранящую верность Иллюзию. Необычная химера взамен обычной, один грех взамен другого, этот дым взамен того — почему бы и нет? Клянусь, через три недели Гадали будет в состоянии бросить вызов всему человечеству, и ему придется дать четкий ответ на этот вопрос, дорогой друг. И уж коль скоро Современный Человек отказался от всего того, что до начала нынешнего зимнего сезона именовалось Скорбью, Смирением, Любовью, Верой, Молитвой, Идеалом и единственной Надеждой, выводящей нас за пределы, освещенные нашими солнцами-однодневками, и если он отказался от всего этого ради такого дыма, как Благосостояние, всегда лишь в будущем, как мнимая Справедливость, всегда лишь в будущем, как гордыня, которая у него так и осталась слабосильной и ребяческой, то я, признаться, не вижу, на какие такие, черт возьми, принципы сей Современный Человек мог бы опереться, чтобы отважиться всерьез противопоставить моим доводам какое-то «возражение», логичное или хотя бы приемлемое.
Лорд Эвальд в задумчивости безмолвно глядел на этого странного человека, горький гений которого, то сумрачный, то излучающий свет, таил под множеством непроницаемых покровов истинную причину, что его вдохновляла.
Вдруг внутри одной из колонн прозвенел колокольчик. То был сигнал с земли.
Гадали встала, медлительная и как будто немного сонная.
— Вот и живая красавица, милорд Селиан! — проговорила андреида. — Она въезжает в Менло-Парк.
Эдисон смотрел на лорда Эвальда пристально и вопросительно.
— До встречи, Гадали! — многозначительно сказал молодой человек.
Ученый пожал руку своего жутковатого творения.
— Завтра Жизнь! — сказал он андреиде.
При этом слове все фантастические птицы, видневшиеся на ветвях подземных кустов и деревьев среди разноцветных и сияющих цветов, все колибри, попугаи ара, горлицы, голубые гудзоновы удоды, европейские соловьи, райские птицы и даже лебедь, одиноко плававший в бассейне, где по-прежнему журчали белопенные струи, словно пробудившись, нарушили свое внимательное молчание.
— До свидания, сударик прохожий! До свидания! — вскричали они человеческими голосами, мужскими и женскими.
— В путь! На землю! — прибавил Эдисон, накидывая на плечи шубу.
Лорд Эвальд надел свою.
— Я предупредил, чтоб нашу гостью проводили в лабораторию, — сказал ученый. — Нам пора.
Когда они вошли в подъемник, Эдисон опустил тяжелые чугунные скобы — двери волшебного склепа закрылись.
Лорд Эвальд почувствовал, что вместе со своим гениальным спутником возвращается в мир живых.
Книга шестая
…И НАСТАЛА ТЬМА!
I
Ужин у волшебника
Nunc est bibendum, nunc, pede libero, Pulsanda tellus! [35]
Несколько мгновений спустя Эдисон и лорд Эвальд уже были в ярко освещенной лаборатории, где сбросили шубы на кресло.
— Вот и мисс Алисия Клери! — проговорил инженер, поглядев в дальний угол длинного зала, где виднелись прикрывавшие окно портьеры.
35
Теперь — пируем! Вольной ногой теперь // Ударим оземь! (лат.) (Пер. С.Шервинского).
— Но где же? — удивился лорд Эвальд.
— Вон в том зеркале! — сказал почти шепотом инженер и показал своему собеседнику туда, где что-то смутно мерцало, словно стоячие воды под лунным светом.
— Ничего не вижу, — сказал молодой человек.
— Это зеркало необычное, — заметил ученый. — Впрочем, если ваша красавица предстала передо мной в виде отражения, что ж, ничего удивительного — отражение-то мне и нужно, сейчас я его возьму. Ну вот, — прибавил он, нажав на кнопку, приводившую в действие автоматическую систему затворов, — вот мисс Алисия Клери ищет дверную ручку, вот открыла хрустальную задвижку… Она вошла.
При последних словах дверь отворилась, и на пороге показалась молодая женщина, высокая и восхитительно прекрасная.
На мисс Алисии Клери было платье из бледно-голубого шелка, на свету отливавшее празеленью, в черных ее волосах цвела алая роза, в ушах и в вырезе лифа искрились бриллианты. На плечи была наброшена кунья пелерина, голову прикрывал шарф из английских кружев, служивший прелестной рамкой ее лицу.
Женщина эта — живая копия Венеры-Победительницы — была ослепительна. Сходство с божественным изваянием бросалось в глаза столь явно, столь неоспоримо, что вызывало некое мистическое изумление. Перед нашими героями был, несомненно, оригинал фотографии, которая четыре часа назад появилась перед ними на экране во всем блеске красоты.
— Войдите, мисс Алисия Клери, сделайте милость! Мой друг лорд Эвальд ждет вас с самым страстным нетерпением, и позвольте сказать, глядя на вас, я нахожу, что нетерпение его вполне оправдано.
— Сударь, — проговорила молодая красавица тоном владелицы галантерейной лавки, но при этом голосом безупречно чистым, подобным звону золотых бубенцов, бьющихся о хрустальные диски, — сударь, я, как видите, приехала без церемоний, так уж у нас, артистов, принято. Но вы, мой дорогой лорд, ужасно всполошили меня своей телеграммой, мне в голову полезло всякое… сама не знаю что!